SOVIET HISTORY LESSONS

Владимир Буковский

18 декабря 2005

газета Washington Post
 

Kак-то холодным серым утром товарищ Сталин проснулся и не обнаружил на столе своей любимой трубки. Он тут же вызвал Лаврентия Берию и распорядился трубку найти. Через несколько часов Сталин сам нашел ее в ящике стола и позвонил Берии сказать, чтобы поиски прекратили. “Но, товарищ Сталин, — запинаясь ответил Берия, — в ее краже созналось уже пять человек”.

​

Этот анекдот, который в 50-е годы, когда я был еще ребенком, шепотом рассказывали в Москве только самым близким, — лучший комментарий по поводу развернувшихся в Вашингтоне дебатов о законе, запрещающем негуманное обращение и пытки по отношению к лицам, подозреваемым в терроризме и захваченным за пределами США. После публичного шоу, которое президент Джордж Буш устроил вокруг одобрения поправки, предложенной сенатором Джоном Маккейном, дискуссия, по-видимому, завершается. Но меня лично больше всего озадачивает и беспокоит то, что она вообще имела место и что вопрос этот обсуждался весьма известными лицами. Ибо я уже видел, до чего может дойти общество, которому в погоне за большей безопасностью показалось, что цель оправдывает средства. Чтобы не дать таким порывам выйти на волю, нужны далеко не только слова и политические компромиссы.

​

Для американцев это новый вопрос, однако изобретать колесо совершенно не обязательно. По этому вопросу в большинстве стран накоплен опыт. Если не считать чуму, пытки — самый старый бич человечества (недаром против них было принято такое количество разных договоров). Каждый российский царь после Петра Великого при вступлении на престол публично запрещал применение пыток, но каждый раз его преемнику приходилось делать это заново. Причем, все эти цари вряд ли были такими уж рьяными сторонниками либерализма — скорее они понимали, что, длительное использование подобных методов “дознания” может разрушить всю систему безопасности, что пытки — профессиональная болезнь любой полицейской машины.

​

Если даже не учитывать нервные срывы и связанные с адреналином эмоции, то детективам и следователям приходится бороться с сильнейшим искушением сломить волю пойманного силой. Потому что они искренне верят, что у них в руках “бомба с часовым механизмом”. Однако недаром же хороший охотник приучает свору к тому, чтобы добычу не разрывали на месте, а все же приносили хозяину. Таким же образом и хороший правитель должен так держать в узде своих подопечных, чтобы те не доводили жертву раньше времени до состояния, когда их хозяин останется ни с чем. Расследование — тонкий процесс, оно требует терпения и хороших аналитических способностей, а также умения работать с источником информации. Людей, обладающих такими талантами, немного, а, если применение пыток начинает вызывать хотя бы молчаливое одобрение, службу покидают и они, ибо на поворотах их обходят менее талантливые, но более склонные к “быстрым решениям” коллеги. После этого служба окончательно деградирует и превращается в театр садизма. Именно так сталинский НКВД стал ни чем иным, как армией мясников, терроризировавших всю страну, но при этом неспособных раскрыть и самое простое преступление. А когда НКВД врубил последнюю передачу, сам Сталин уже не смог остановить его. В конце концов, ему это удалось, но только потому, что слепую ярость НКВД удалось обратить против самого себя: Сталин отдал приказ арестовать главу НКВД Николая Ежова и всех его ближайших подручных.

​

Но почему у демократически избранных лидеров Соединенных Штатов может вообще возникнуть желание легализовать практику, которую один за другим пытались запретить русские монархи? Зачем рисковать и выпускать наружу джинна, загнать которого обратно в бутылку не удавалось самому Сталину? Зачем пытаться “усовершенствовать систему сбора разведывательных данных”, разрушая даже то немногое, что от нее осталось? Что же тому виной: разочарование? некомпетентность? общее невежество? Или, быть может, дружба с неким бывшим подполковником КГБ Владимиром Путиным так повлияла на американских лидеров? На эти вопросы у меня нет ответа, но я твердо знаю одно: если вице-президент Чейни прав и если “жестокие, негуманные и унизительные способы обращения с подследственными” (ЖНУ) в определенных дозах действительно необходимы для того, чтобы мы выиграли войну с терроризмом, — значит, война уже проиграна.

​

Даже разговоры о возможности применения ЖНУ — это уже ложный сигнал, который пробуждает низменные инстинкты у тех, кого руководство всегда должно удерживать от этого искушения. Как одному из тех, кто был конечным потребителем этой “продукции”, позвольте мне заявить вам, что пытаться провести разграничительную линию между “жестоким, негуманным и унизительным” обращением с подследственными и просто пытками, — смешно. Те времена, когда ремесло пыточных дел мастера не могло обойтись без страшных инструментов, которые сегодня выставляют напоказ в лондонском Тауэре, давно прошли. До смерти человека можно довести даже просто железной койкой: если убрать с нее матрас и просто заставить человека спать на ней, ночь за ночью. А как насчет широко практиковавшегося при Сталине “рукопожатия чекиста”, когда кисть жертвы крепко сжимали, предварительно засунув ей между пальцев простой карандаш? Очень просто и очень удобно. А как вы определите лишение двух тысяч заключенных трудовой колонии зубного врача на несколько месяцев подряд? Не лечить ужасную зубную боль — это что, ЖНУ или просто пытка?

​

Сейчас нам говорят: “единственный” прием из ЖНУ-арсенала, используемый в тюрьме Гуантанамо, — это лишение сна. Что ж, с почином вас, товарищи! Именно этот метод использовал НКВД, когда выбивал столь впечатляющие признания во время сталинских “показательных процессов” в 30-х годах. Они называли это “конвейером”: заключенного допрашивали беспрерывно в течение недели или даже десяти дней, не давая ему ни на минуту прикрыть глаза. В конце концов, жертва подписывала любое признание, уже даже не понимая, что собственно она подписывает.

​

Из собственного опыта я знаю, что допрос — это столкновение двух личностей, дуэль на волевых шпагах. Дело не в том, раскрыл ты чью-то тайну или нет, признался в чем-то или нет. Дело в том, осталось ли у тебя самоуважение и человеческое достоинство. Если я сломаюсь, я потом не смогу смотреть на себя в зеркало. Если нет — тот, кто допрашивает меня сейчас, будет испытывать то же самое. Попробуйте в пылу этой битвы сказать себе, что свои эмоции надо контролировать. Именно поэтому пытки практикуются даже тогда, когда их официально запрещают. А кто возьмется гарантировать, что в нынешних обстоятельствах будут соблюдаться самые точные, самые четкие определения ЖНУ?

​

А если никто это гарантировать не берется, то как же вы можете толкать своих подчиненных и молодых людей из ЦРУ совершать то, что оставит в их душах шрамы, которые не затянутся никогда? А шрамы будут, это уж вы мне поверьте.

В 1971 году, находясь в Лефортовской тюрьме в Москве (центральное место допросов КГБ), я объявил голодовку, настаивая на праве выбора адвоката (вмест юриста, которому доверяло КГБ и которого мне хотели назначить). Момент для моих мучителей был самый неподходящий: мое дело должно было слушаться в суде, и нельзя было терять времени. И для того, чтобы сломить меня, они принялись за насильственное кормление, причем очень необычным способом — через ноздри. Около полдесятка охранников отвели меня из камеры в медицинскую часть. Там на меня надели смирительную рубашку, привязали к кровати, и кто-то сел мне на ноги, чтобы я не дергался. Остальные держали меня за плечи и за голову, а врач тем временем вводила зонд для искусственного кормления мне в ноздрю.

​

Эта трубка была толще, чем ноздря, а потому никак не проходила. Из носа полилась кровь, а из глаз слезы, но они толкали зонд, пока не сломали хрящи. Если бы я мог, я бы орал, но с трубкой в горле это было невозможно. Вдохнуть или выдохнуть я сначала тоже не мог. Я хрипел, словно утопающий, и казалось, что легкие вот-вот лопнут. Казалось, что врач тоже вот-вот разрыдается, но она продолжала проталкивать трубку все дальше. Только когда зонд достиг желудка, я смог осторожно возобновить дыхание. Врач взяла воронку и осторожно влила в трубку жидкую кашу. Если бы она поднялась обратно, я бы захлебнулся. Меня держали в связанном виде еще полчаса, чтобы желудок усвоил пищу и я не мог от нее избавиться, вызвав рвоту. После этого начали постепенно вытаскивать трубку обратно: Бррр. За ночь мои травмы начали заживать, но утром они вернулись, и все повторилось снова. Так продолжалось десять дней, пока это стало невыносимым даже для охранников. Было воскресенье, и начальства поблизости не было. Охранники окружили врача: “Слушай, дай ты ему выпить прямо из чашки, тебе же, старая дура, будет проще”. Врач разрыдалась: “Думаете, я хочу из-за вас попасть в тюрьму? Я не могу...” И они, проклиная друг друга, опять стояли надо мной и наблюдали, как из носа пузырями выходит кровь. На двенадцатый день власти сдались — поджимали сроки. Я получил своего адвоката, но ни врач, ни охранники уже никогда не смогли взглянуть мне в глаза.

​

Сегодня, когда юристы Белого дома, похоже, чрезвычайно заняты тем, что пытаются придумать способ сдержать поток потенциальных исков от бывших заключенных, я настоятельно рекомендую им подумать о другом потоке исков от мужчин и женщин, которые служат в армии или ЦРУ и оказались или окажутся вовлеченными в практику ЖНУ. Наш богатый опыт в России показывает, что многие из них станут алкоголиками или наркоманами, опасными преступниками или, в крайнем случае, деспотичными и жестокими отцами и матерями.

Если лидеры Америки хотят охотиться на террористов, одновременно преобразовывая диктатуры в демократии, они должны признать, что пытка, включая ЖНУ, исторически была инструментом угнетения, а не инструментом допроса или сбора сведений. Ни одна страна не должна придумывать способы “легализации” пыток. Проблема должна стоять иначе: как положить им конец. Если этого не произойдет, пытки уничтожат важную стратегию вашей страны по развитию демократии на Ближнем Востоке. А если вы цинично переложите пытки на плечи подрядчиков и иностранных агентов, не стоит удивляться, что 18-летний парень на Ближнем Востоке будет косо смотреть на ваши усилия провести там реформы.

​

Наконец, подумайте, какое впечатление ваша позиция окажет на остальной мир, особенно на такие страны, как Россия, где по-прежнему широко применяются пытки, где граждане все еще вынуждены с ними бороться. Ведь Путин первый скажет: “Вот видите, даже ваша хваленая американская демократия не может защитить себя без помощи пыток...”

​

И вот мы уже на пути назад, в пещеры...