SOVIET HISTORY LESSONS

Как Владимир Буковский спасся

от безумия. 

Джон Бэнкс, 1978 год.

Если вы ожидаете увидеть "молодого Солженицына" -- пророка, предупреждающего вас о грядущих опасностях, сверхъестественно одержимого своим трудом, Владимир Буковский вас разочарует. Он диссидент с человеческим лицом.

Он открывает дверь своей комнаты в общежитии Королевского колледжа в Кембридже, одетый в кордовые брюки, без рубашки, босоногий, с непричёсанными волосами. Трёт обеими руками лицо, в которое светит полуденное солнце. "Я предупреждал вас, что поздно встаю", -- говорит он. Он даёт мне гранки своей книги "И возвращается ветер". "Возможно, захотите взглянуть", -- говорит он и идёт приводить себя в порядок. 

На протяжении бОльшей части его взрослой жизни Буковского будили гораздо более грубым образом. Стук в дверь камеры в шесть утра, крики и проклятия, а также гимн Советского Союза, звучащий через громкоговоритель, -- всё это осталось в прошлом. Вместо этого теперь -- звон колоколов часовни Королевского колледжа.

Его биография состоит из 11 лет тюрьмы, психиатрических больниц и трудовых лагерей, начиная с 20-летнего возраста. С момента своего освобождения в результате обмена на руководителя коммунистической партии Чили Луиса Корвалана в декабре 1976 года, Буковский превратился во влиятельного политика и поправился на 18 кг. Он свободно говорит по-английски, что является результатом тех дней, проведённых в тюрьме, когда политзаключённые использовали американский сленг, чтобы сбивать с толку охранников, и учили английские слова, чтобы сохранять свой рассудок.

Сложно представить Буковского, долго пребывающего в бездействии. Его коллеги-диссиденты нуждаются в его свободе, в его голосе, в его деньгах, чтобы продолжать борьбу за права человека. Фонд Солженицына помогал ему в течение многих лет, проведённых им в тюрьме, и он знает, что значит взятка, когда дело касается передачи писем на волю и получения книг с воли.

Семнадцать лет назад КГБ запретил ему перейти на второй курс факультета биологии в МГУ, потому что он не соответствовал "образу советского студента". Их меры потерпели провал, и породили в нём ещё большее желание начать изучать нейрофизиологию.

"Я всегда хотел быть учёным, а не политиком. Политика была чем-то, что мне навязали. Это слишком поверхностно, это не дело моей жизни".

Первая проверка его способности бороться с такими отвлекающими факторами как мировая известность, состоится через несколько недель после начала его занятий в университете. Его книга "И возвращается ветер" -- рассказ о его жизни и об истоках советского правозащитного движения -- будет опубликована в 12 странах. Издательство Andre Deutsch приобрело права на книгу на территории Великобритании.

Несмотря на свои заявления о том, что он не писатель, Буковский написал сильную книгу. Она начинается, как роман -- с яркого рассказа о его последнем дне в тюрьме строгого режима во Владимире, примерно в 120 километрах на северо-восток от Москвы. Он просыпается, и ему говорят собрать вещи. Он раздражён и беспокоится о хранимых им запрещённых предметах -- трёх импортных бритвенных лезвиях, перочинном ноже и самодельном шиле. Прячет их в подкладке куртки. Думает, что его переводят в другую камеру или в другую тюрьму. Отказывается куда-либо ехать без своих сапог, которые находятся в ремонтной мастерской. Требует сапоги и получает их. (Он смеется теперь над этими мелкими заботами заключённого).

Микроавтобус с задёрнутыми шторами и окружённый полицейским конвоем перевозит его в другую тюрьму в Москве. Ему дают парижский костюм, и он чувствует себя в нем неуютно. КГБ привозит его на базу военно-воздушных сил. К его удивлению, его 63-летняя мать, 36-летняя разведённая сестра и племянник -- подросток на носилках -- тоже там. Они летят в Цюрих, на борту находятся только сотрудники полиции и КГБ.

Покидая Россию в последний раз, он не чувствует ни печали, ни радости, а только "невероятную усталость". Во время полёта он узнает от матери, что его меняют на Корвалана. Заключённый Буковский требует, чтобы ему сняли наручники, которые застёгнуты за спиной и режут ему руки.

Он оставил свою семью в Цюрихе, где мальчика будет лечить о рака, и совершил ряд поездок по странам Запада, со своего опорного пункта в Англии. Полуторамесячный блиц-тур по Америке, спонсируемый AFL-CIO, заставил его почувствовать такое же напряжение и онемение, какое чувствуют политические кандидаты, и он освоил американский сленг.

"В тюрьме любой, кто себя не дисциплинировал, не концентрировал своё внимание на каком-либо устойчивом объекте для изучения, мог потерять рассудок или, по крайней мере, потерять контроль над собой. Я оказался сильнее многих других, потому что знал кое-что о физиологии человеческого мозга. Я понимал, что было моё, а что шло от ситуации. И меня никогда не охватывали иллюзии". 

"Они на самом деле испытывают тебя до предела, когда ты болен, утомлён, когда ты больше всего нуждаешься в передышке. В этот момент они берут тебя и пытаются сломать, как палку о колено. Они верят, что у каждого есть предел прочности. Например, когда я находился в карцере, я построил целый замок -- это мог быть не замок, а что угодно --  но для меня замок был внешним символом того, что я защищён внутренне". 

"Вот почему меня так интересуют все функции человеческого мозга. У мозга есть интересная особенность -- он слишком стабилен. Человек может выдержать любые пытки. У нас, людей, есть невероятная способность переносить страдания. И ты начинаешь полностью высвобождать эту способность только тогда, когда ты находишься под пытками".

"Для меня самое страшное происходило в психиатрических больницах. Это было намного хуже одиночного заключения. В конце 1963 года меня отправили в Ленинградскую психиатрическую больницу. Заперли в комнате с двумя другими людьми, действительно сумасшедшими. Один из них был украинским националистом, который просидел в тюрьме 17 лет и весь день выкрикивал украинские лозунги. Когда охранникам надоедали его крики, они заходили и жестоко избивали его, а когда я вмешивался, меня тоже избивали и записывали в журнале, что я агрессивен. Второй из них убил своих детей, а затем отрезал свои уши и съел их. Он всё время сидел и усмехался.

"Помимо избиений, в больницах применялись три другие распространенные формы пыток. Первой была инъекция аминазина, которая вводит человека в ступор и заставляет переставать воспринимать, что происходит вокруг него. Вторая -- инъекции сульфазина или серы, которые вызывают мучительную боль и очень высокую температуру в течение двух-трёх дней. Третьим способом были "укрутки". Длинными лентами мокрого холста человека обматывали с головы до ног -- так, что становилось трудно дышать. Затем, по мере того, как холст высыхал, он затягивался всё туже и туже, пока почти не начинал вас душить. Медсестра всегда вела наблюдение, и когда вы теряли сознание, холст разматывали".

"Мне никогда не делали уколы или "укрутки", потому что мои отец и мать были писателями. Мой отец был официальным советским писателем, писавшим на тему деревни, и членом Союза писателей, моя мать -- радиожурналистом. Также полезено было быть известным на Западе. По отношению к генералу Григоренко не применялись медикаменты в течение всех пяти лет, что он провёл в психиатрической больнице. А с Леонидом Плющом было иначе -- медикаменты к нему применялись ужасным образом, но сломить его дух им не удалось".

Буковский начал "нарушать закон" ещё в школе. Он снял с себя обязанности председателя совета отряда пионеров своего класса в возрасте 10 лет. Через четыре года он отказался вступать в комсомол. В последний год учёбы в школе в Москве, в возрасте 17 лет, он начал издавать машинописный журнал. Единственный экземпляр, полный смешных рассказов про школу и учителей, переходил из рук в руки и читался вслух в небольших группах.

Советские власти расценили журнал как "акт идеологического саботажа", и Буковского и директора школы вызвали для рассмотрения этого вопроса в комитет партии города Москвы. Несоразмерность официальной реакции на содержание его школьного журнала до сих пор забавляет Буковского. Но власти не разделяли его чувства юмора. Директор был уволен. Отцу Буковского сделали выговор, а самому Буковскому запретили учиться в университете и сообщили, что он должен работать на заводе. Его навсегда лишили права на образование.

Посещая вечернюю школу для молодых рабочих, он убедил учителя дать ему характеристику в университет. На каждое место в МГУ было 16 претендентов, но, сдав экзамены, он прошёл конкурс и был принят. Он и двое друзей-студентов возобновили публичные чтения на площади Маяковского, которые были прекращены двумя годами ранее.

Таким образом он вошёл в контакт с зарождающимся диссидентским движением и с самиздатом. КГБ заблокировал его переход на второй курс университета. Начали арестовывать его друзей. Буковский на полгода отправился в геологическую экспедицию в Сибирь. Вскоре после его возвращения КГБ поймал его на том, что он сделал фотокопии книги Джиласа "Новый класс", запрещённой книги, которую он взял на время у жены американского корреспондента.

Поскольку он сделал по две фотографии каждой страницы, чтобы получить чёткую копию, КГБ смог обвинить его в планировании распространения книги. "У меня, на самом деле, не было такого плана. Но это стало решающим фактором, потому что к тому моменту они решили посадить меня. И отвезли меня сразу в одиночку на Лубянке".

В больницах он получил свой первый непосредственный опыт психиатрического террора, используемого как средство для подавлении инакомыслия. Позже он задокументировал это насилие в своём отчёте о шести случаях, который он опубликовал на Западе. Документация Буковского предоставила правозащитникам необходимые им достоверные данные. Питер Реддауэй, основатель рабочей группы по вопросам помещения инакомыслящих в психиатрические больницы, говорит об этом так: "Мы впервые увидели клинические оценки, написанные психиатрами, и раскрывающие подробности их диагностического метода. Материалы, полученные от Буковского, включали в себя и его личное обращение, адресованное психиатрам на Западе. Он просил их изучить эту документацию и высказать мнение о необходимости помещения в психиатрические больницы шести лиц, о которых шла речь". 

После 11 лет заключения у него остались три упрямо не уходящие привычки. У него острая потребность в табаке, которая сформировалась в результате курения махорки (производное ствола и корня табачных растений). На эту неистребимую привычку уходит до 80 сигарет в день, плюс трубка, которую он курит для отвыкания. У него также импульсивная привычка отвечать на письма немедленно, а затем рвать их, чтобы они не были использованы в качестве доказательств против него. Он избегает новых друзей и по-прежнему скрывает всё, что имеет отношение к его подругам: и то, и другое -- рефлекторные привычки, идущие из его опыта взаимодействия с КГБ.

Неужели ему не скучно в Кембридже? Переход от мирового масштаба политической деятельности (одну телепередачу с его участием, "Шестьдесят минут" на канале CBS, посмотрело 40 миллионов человек) к жизни на кампусе Королевского колледжа, должно быть, разочаровывает? Переключение со встреч с Президентом Картером и другими главами государств на занятия с кембриджскими преподавателями, наверняка должно ощущаться, как спад?

"Не совсем", -- отвечает он. "В Кембридже невероятно тихо и спокойно, и мне это нравится. Мне нравится погружаться в математические задачи и в учебники. Я действительно хочу заниматься исследованиями в области нейрофизиологии. Мне кажется, что я кое-что уже знаю об этом предмете, и мне хочется узнать больше. Я хочу кое-что установить и расширить наши знания о мозге".

"У меня нет цели получить Нобелевскую премию. Но вы не можете ничего сказать об обществе, если сначала не узнаете, как устроен человек. Умозрительные рассуждения политиков об общественных структурах и прогнозы на будущее слишком поверхностны и слишком непродуманны. Общество -- это один из аспектов сознания человека, а не наоборот". 

Перевод с английского Алисы Ордабай.