SOVIET HISTORY LESSONS
Вызов к прокурору
Автор: Владимир Буковский
Письмо в газету "Вашингтон Пост", 9 июня 1970 г.
Редактору газеты "Вашингтон Пост".
Уважаемый г-н Редактор,
В вашей газете от 17 мая 1970 г. было опубликовано моё интервью с корреспондентом А. П. г-ном Дженсеном, в котором я рассказываю о своей биографии и о том, что видел в специальной психиатрической больнице в г. Ленинграде с 1963 по 1965 гг. и в колонии общего режима в поселке Бор, Воронежской обл., с 1967 по 1970 гг.
9 июня 1970 г. я был вызван пом. прокурора г. Москвы, г-ном Ваньковичем, по адресу: Новокузнецкая улица, дом 27, комн. 8. Содержание беседы со мной считаю своим долгом довести до Вашего сведения.
Ванькович: Давали ли Вы кому-нибудь из иностранных корреспондентов в Москве интервью в последнее время?
Я: Да, давал.
Ванькович: Кому именно?
Я: Корреспонденту А. П. Дженсену.
Ванькович: Ваше интервью опубликовано в газете "Вашингтон пост". Вы читали его?
Я: Нет, не читал, поскольку в СССР эта газета не поступает в продажу.
Ванькович: Вы знакомы с владельцем этой газеты?
Я: Нет, не имел чести.
Ванькович: Вы знаете, что он миллионер и, конечно, не питает симпатий к советской власти?
Я: Я уже сказал, что не имею чести быть с ним знакомым.
Ванькович: Вы не могли бы рассказать мне, о чем вы рассказывали в этом интервью?
Я: В таком случае, позвольте спросить вас, в качестве кого я вызван к вам? Это допрос?
Ванькович: Нет, но я, как прокурор, имею право вызвать любого гражданина и взять от него объяснeния. В случае отказа я имею право доставить его к себе принудительно.
Я: Я же, со своей стороны, имею право не отвечать на ваши вопросы и не давать подобных объяснений. В УК РСФСР нет статьи, предусматривающей наказание за отказ от подобных бесед.
Ванькович: Да, конечно. Но, поймите, я просто должен установить, ваше ли это интервью и правильно ли записал ваш рассказ корреспондент. Быть может, это он допустил клевету на советский строй, содержащуюся в этом интервью. После вашего рассказа я могу дать вам прочесть перевод этой статьи.
Я: Лично я не клеветал на советский строй и могу вам пересказать сказанное мною. Однако, хотел бы заметить, что это с моей стороны простая любезность и что я имею полное право с вами не разговаривать.
После этого я пересказал все сказанное мною раньше г-ну Дженсену, прибавив некоторые подробности, мною ранее опущенные. Во время моего рассказа существенных споров не было.
Ванькович: Так вот, почитайте теперь перевод.
После прочтения перевода.
Ванькович: Соответствует ли это тому, что вы говорили?
Я: В основном да, хотя перевод ваш сделан безграмотно. Переводчик, например, перевел слово "dissident" как "раскольник", хотя он должен знать, что в американском употреблении оно означает "оппозиционер". Есть и еще неточности, которые я могу вам указать, если вы мне дадите оригинал. Вам вообще лучше было бы пригласить меня в качестве переводчика. Мне кажется, я справился бы с этой задачей лучше. Кроме того, корреспондент А.П. спутал две цифры -- например, украинец, с которым я находился в одной камере в Ленинграде, просидел 17, а не 16 лет. Кроме того, у нас в лагере на общем режиме полагалось два личных свидания с родственниками в год, а не одно. Одно свидание в год полагается на строгом режиме.
Ванькович: Я имею в виду не эти мелочи. Вот, например, этот украинец, он же был невменяем?
Я: А разве здесь сказано, что он был здоров? Здесь сказано, что он сутками бредил. После 17 лет неволи это неудивительно.
Ванькович: Вот вы говорите, что вам было запрещено в 1960 году учиться в ВУЗе. Как это было?
Я: Мне и моим родителям было объявлено об этом открыто в МГК КПСС. Мне, например, сказали, что я "должен повариться в рабочем котле", т.е. идти работать, а не учиться.
Ванькович: Но это же просто рекомендация, а не запрещение.
Я: Нет, именно запрещение. Это могут подтвердить мои родители. Кроме того, когда в 1961 г. мне было отказано в востановлении в МГУ по настоянию комитета ВЛКСМ, то это мотивировалось тем, что мой облик "не соответствует облику советского студента".
Ванькович: Ну, а вот об этом французском коммунисте. Вы указали его историю с его слов?
Я: Да, конечно. С его слов и слов надзорсостава.
Ванькович: Но ведь он мог все это придумать?
Я: Простите, я рассказываю только то, что видел и слышал. Если хотите, я могу разыскать его. Его зовут Присакару Николай Григорьевич.
Ванькович: В этом нет необходимости. А вот о наказаниях. Это что за препараты такие?
Я: Препарат, вызывающий лихорадку и температуру, называется "сульфазин", другое -- отупляющее средство -- "аминазин".
Ванькович: И что, при вас его давали в качестве наказания здоровым людям? За какие проступки?
Я: Да, давали. Например за то, что вы назовете там врача-психиатра "палачом в белом халате", вам наверняка сделают инъекцю одного из этих препаратов. Могу привести примеры.
Ванькович: Но вы понимаете, что означает эта фраза о людях, которых "превращают в растения"? Вы слышали о том, что в Германии разрабатывают такой газ, который делает действительно людей растениями? Вы понимаете -- там это разрабатывают, -- и тут вы говорите, что это уже применяется в СССР. Вы понимаете, кому это выгодно? Большинство людей в Америке не знает, что такое "аминазин" или "сульфазин". Для них это просто термины. А вот фраза насчет растений -- это понятно.
Я: Я не знаю, назвать ли это состояние растительным или, например, животным, но я знаю, что это средство вызывает отупение, судороги и прочие гадости и что оно применяется как наказание в этой больнице.
Ванькович: Так что, по вашему, нельзя лечить душевнобольных?
Я: Я говорю не о душевнобольных, а о здоровых людях, помещенных в больницы за свои политические убеждения и действия.
Ванькович: Кто же это помещает здоровых людей в больницы? Где вы это видели?
Я: А вы слышали, например, что д-ра биологических наук Ж. Медведева, друзья которого -- крупные советские ученые и писатели, насильственно госпитализировали, хотя он никогда не обращался к психиатрам? Я мог бы назвать вам и другие примеры. На мой взгляд, это фашистские методы.
Ванькович: Ну, знаете ли. Его друзья не психиатры и не могут знать, здоров ли он. Это может произойти и внезапно. Вообще, вы еще молоды. Вы не знаете, что такое фашизм. Разве так вы говорили бы тогда? Вообще с вами не говорили бы.
Я: Со мной говорили по-разному. Сейчас у вас просто другие цели.
Ванькович: Нет, нет. Вы не знаете этого. Вы этого не можете знать. Откуда вам знать, что такое фашизм?
Я: У меня есть один знакомый, которому в сталинских застенках сломали позвоночник на дыбе во время пыток. Как по вашему, это фашизм?
Ванькович: Ну причем здесь это? Дыба, пытки. Что вы об этом можете знать? Вы не жили в то время. Я вообще сомневаюсь, на чьей стороне вы воевали бы. Да, очень сомневаюсь. Такие люди, как вы, были нашими врагами в этой войне.
Я: Я думаю, что правильно выбрал бы, на чьей стороне мне быть, чтобы бороться за интересы русского народа.
Ванькович: А я сомневаюсь. Это все слова у вас, позирование и т.д. Когда нужно действовать, таким, как вы, не хватает смелости.
Я: Мне хватило смелости выступить в защиту своих незаконно арестованных друзей, хотя я знал, что получу 3 года. Это ведь действие?
Ванькович: Причем здесь 3 года? Это не то, что война. На войне мы рисковали жизнью. Вот это действие.
Я: Скажите, а сколько вам лет?
Ванькович: 45.
Я: Значит, в 1949 г. вам было 24 года. Это ведь вполне сознательный возраст. Ну, а как вы относились к незаконным арестам, к той волне террора, которая тогда захватила страну? Вы молчали? Неужели из ваших друзей или родственников -- людей, в честность которых вы верили, -- не было ни одного объявленного врагом? И вы молчали. Вы не протестовали. А теперь рассуждаете о смелости.
Ванькович: Это не имеет отношения. Мы говорим о вашем интервью. Вы вот утверждали здесь, что вы были в лагере. У нас нет лагерей.
Я: В филологии есть такое понятие -- эвфемизм. Раньше лагеря назывались лагерями, потом -- колониями, теперь -- учреждениями. Это, знаете ли, так же как туалет раньше назывался нужником, потом стало неудобно, назвали ватер-клозетом, потом уборной и т.д.
Ванькович: Но это разные вещи. Вот вы утверждаете, что были случаи избиения заключенных надзирателями. Вы что, присутствовали при этом?
Я: Нет, не присутствовал. Но одному заключенному, Мордасову, помогал писать жалобу после того, как его избили двое пьяных надзирателей в присутствии офицера. Одному из них дали выговор за это впоследствии. Так что факт может быть легко установлен.
Ванькович: А почему его?
Я: Потому что он спрятался от надзирателей в бараке и не хотел идти в изолятор, куда его должны были посадить за какую-то провинность. Когда его поймали, то избили по дороге в изолятор, просто так, со злости, что долго искали.
Ванькович: Вот видите, надзиратели же были за это наказаны.
Я: Да, одному из них был объявлен выговор, но никого не судили.
Ванькович: Откуда вы знаете, сколько колоний было в Воронежской области?
Я: Я был в межобластной тюремной больнице в г. Воронеже, где содержат больных заключенных, из всех лагерей Воронежской области.
Ванькович: Вот видите, вам оказывали квалифицированную медицинскую помощь.
Я: Это было один раз, когда у меня несколько месяцев была повышенная температура. Вообще медицинская помощь была очень плохой. Врачи обычно объявляли больных симулянтами. Один заключенный по фамилии Аралов умер на пороге санчасти от сердечного приступа. Ему отказались дать валидол, заявив, что он симулянт. Такой факт вас интересует?
Ванькович: Нет. А какие были у вас в лагере плакаты?
Я: У нас было очень много всяких лозунгов и плакатов. Просто плюнуть было некуда. Например, "Только упорным трудом можно заслужить досрочное освобождение".
Ванькович: Вот видите, а в тексте сказано "тяжелым" трудом. Это -- разница.
Я: Ваш переводчик неправильно перевел слово "hard" с английского. Есть много значений этого слова, в том числе "упорный" и "тяжелый". Кроме того, работа у заключенных очень нелегкая, уверяю вас. Так что не было бы ошибки и в такой интерпретации. Были и другие плакаты. Например, трудовое обязательство заключенных (пятиметровое панно) начиналось словами: "Мы, осужденные, как и весь советский народ..." и дальше шли обязательства.
Ванькович: Ну, это просто ошибка, глупость. Вы должны были сказать об этом вашему замполиту.
Я: Зачем? Он посадил бы меня в изолятор за то, что я делаю ему замечание.
Ванькович: Кстати, там сказано, что вы были в изоляторе. За что?
Я: Два раза я был за то, что отказался ходить на политзанятия. Вы считаете я был правильно наказан?
Ванькович: Нет, неправильно. Вы должны были жаловаться.
Я: Я жаловался, но это не помогло.
Ванькович: А кто был с вами в этом учреждении вместе?
Я: Мелкие воры, хулиганы. Был, например, один из деревни, который получил 3 года за то, что украл 3 ведра жмыха.
Ванькович: Этого не может быть. Ему должны были дать меньше.
Я: Но он был. Я его хорошо знаю. Весь лагерь знал его историю. Судья на суде сказал ему, что дает за каждое ведро по одному году. Это он так сострил.
Ванькович: Но этого не может быть. Вот кодекс, посмотрите сами.
Я: Так вы считаете, что согласно кодексу, он не мог получить 3 года?
Ванькович: Нет, конечно, нет.
Я: В таком случае его неправильно приговорили. Вы, как прокурор, должны вмешаться в это дело и опротестовать приговор. Я дам вам его фамилию. Найдите его. Это же ваша обязанность -- следить за соблюдением закона.
Ванькович: Нет, это не моя обязанность. Он живет не в Москве. Кроме того, я верю прокурору его района и судье. У меня нет оснований сомневаться в их действиях. А как вас кормили?
Я: Нас кормили на 12-13 рублей в месяц. А если по пониженной норме питания, то на 7 р. 50 к.
Ванькович: Перечислите, что вы получали.
Я: На общей норме питания 650 гр. хлеба и 13 гр. сахара в день. На завтрак овсяная сечка или каша, на обед обычно щи, на второе каша, на ужин каша или суп (весьма жидкий).
Ванькович: А сколько каши?
Я: Положено 300 гр., но я ее не вешал. У меня не было весов.
Ванькович: И это все?
Я: Все. Иногда один раз в неделю картофельное пюре. Иногда на завтрак или ужин -- суп из рыбьих костей. Положено 50 гр. мяса, но мы его не видели.
Ванькович: Я тоже иногда ем суп из рыбы.
Я: Уверяю вас, что вы не стали бы есть то, что ели мы. Вы даже близко не подошли бы к нашей столовой, такая от нее шла вонь.
Ванькович: Если вы теперь посчитаете стоимость того, о чем говорите, у вас выйдет больше 13 руб.
Я: Не думаю.
Ванькович: Вы не понимаете, вы были на дотации у государства.
Я: Мы не только не были на дотации, но из нашей зарплаты вычитали 50% ежемесячно.
Ванькович: Но вы же скопили к освобождению более 100 руб.?
Я: Я же говорю, что был на очень выгодной работе последний год. Мне очень повезло. Большинство моих товарищей не имело денег даже на покупку продуктов в магазине. До этой последней работы я почти год работал на фрезерном станке (по дереву), на котором никто не мог работать, так как были очень высокие нормы. Кроме того, это была очень опасная работа -- многие оставались без пальцев. Я могу назвать их фамилии.
Ванькович: Не надо.
Я: Я вижу, вы не хотите объективно выяснить все обстоятельства. Вы же прокурор. Почему вы не хотите выяснить все факты и наказать виновных, а заодно улучшить положение заключенных?
Ванькович: Но они же преступники. Это не курорт. Что же вы считаете, что мы не должны наказывать преступников? Они лишены свободы по приговору суда, вполне законно.
Я: Суд приговорил этих людей к лишению свободы, а не к лишению здоровья. Это ведь разные вещи. Тяжесть их наказания не соответствует их преступлению.
Ванькович: Это не входит в мои обязанности.
Я: Что же тогда в них входит?
Ванькович: Например, я обязан предупредить вас, что в вашем интервью содержится клевета на советский строй и что мы имеем право привлечь вас к ответственности по ст. 190-1 УК, если вы не прекратите своей деятельности.
Я: Вы считаете, что факты, изложенные в этом интервью, не соответствуют действительности?
Ванькович: Да.
Я: В таком случае, позвольте мне собрать всех этих людей, всех других, которые могут подтвердить факты. Я поддерживаю с ними связь. Хотите, они представят вам свои доказательства?
Ванькович: Нет, нет, не надо.
Я: В таком случае, в чем же состоит клевета?
Ванькович: Я не намерен детально вам указывать.
Я: Но ваше заявление голословно.
Ванькович: Вы знаете, что мы докажем вашу вину всегда. И вообще, вы признаете советскую власть?
Я: А что такое советская власть? Поясните.
Ванькович: Ну, та власть, которая сейчас существует.
Я: Я не понимаю, что это такое. Дайте формулировку. Если вы имеете в виду Совет депутатов тпудящихся, то против такой формы управления у меня нет возражений.
Ванькович: Нет, я имею в виду ту власть, которая сейчас существует.
Я: Это слишком расплывчато. Сформулируйте точнее. Вы ведь тоже в некотором смысле власть. Ваших сегодняшних действий, т.е. угроз и пр., я не признаю.
Ванькович: Мы с вами находимся по разные стороны.
Я: Лично я нахожусь на стороне закона. Если вы, прокурор, находитесь на другой стороне, то это очень печально.
Ванькович: И вообще, зачем вы с вашими взглядами живете здесь? Уезжайте в Америку.
Я: А вы меня выпустите? Ведь нет? Так зачем же вы предлагаете мне это? Вы же знаете, что эта страна устроена, как мышеловка -- войти можно, а выйти нет.
Ванькович: Я официально предепреждаю вас, что мы в любое время можем привлечь вас за клевету, содержащуюся в вашем интервью.
Я: Что это, угроза? Не надо мне угрожать. Я этого не боюсь. Если вам мало одного суда, одного моего последнего слова, будет два, а после освобождения у меня будет свежий материал для нового интервью.
Ванькович: Так вы не прекратите своей деятельности?
Я: Конечно нет. Это мой моральный долг перед моими товарищами по заключению. И перед теми из моих друзей кто еще там.
Ванькович: Ну, что же, я вас предупредил. Можете идти.
Я записал эту беседу (продолжавшуюся два часа) как можно подробнее. Я не утверждаю, что записал ее абсолютно точно, но ручаюсь за правильность изложения ее основного содержания и главных вопросов. Я счел своим долгм довести ее до вашего сведения, т.к. своим официальным заявлением о клевете, содержащейся в публикации вашей газаты прокурор Ванькович наносит ущерб репутации вашей газеты. Лично я со своей стороны заявляю, что готов представить точные подтверждения той информации, которую дам перед лицом любой объективной комиссии.
Кроме того, эта запись послужит примером того, каким образом организуются у нас в стране дела по ст. 190-1 УК, и в случае моего ареста вы будете знать обо всех подробностях дела.
Владимир Буковский
Адрес: Москва, ул. Фурманова, д.3/5, кв. 59
A Conversation with the Prosecutor
By Vladimir Bukovsky
To the Editor of Washington Post, June 9, 1970.
Dear Editor,
In your issue of May 17, 1970, you published my interview with the Associated Press correspondent, Mr. [Holger] Jensen, where I relay details of my life and of what I saw in the Leningrad special psychiatric hospital from 1963 to 1965 and in the regular-regime camp at Bor Settlement in the Voronezh Region from 1967 to 1970.
On June 9, 1970, I was summoned by Mr. Vankovich, Assistant Prosecutor of Moscow City, at the following address: Novokuznetskaya Street 27, room no. 8. I consider it my duty to convey to you the content of the conversation.
Vankovich: Have you been giving any interviews to any of the foreign correspondents in Moscow lately?
I: Yes, I have.
Vankovich: To whom specifically?
I: To the Associated Press correspondent Jensen.
Vankovich: Your interview has been published in the Washington Post. Have you read it?
I: No, I haven’t, as that paper is not sold in the USSR.
Vankovich: Are you personally acquainted with the owner of this newspaper?
I: No, I don't have the honor of being acquainted with him.
Vankovich: Do you know that he is a millionaire and, naturally, is not sympathetically inclined toward the Soviet government?
I: I have already told you that I do not have the honor of being personally acquainted with him.
Vankovich: Can you tell me what you were talking about in this interview?
I: In such case let me ask you -- what is the nature of you summoning me? Is this a questioning?
Vankovich: No. But I, as a prosecutor, have a right to summon any citizen and ask for explanations. In case of refusal I have a right to have such person delivered here against his will.
I: And I have a right not to answer your questions and not to give such explanations. The Criminal Code of the Russian Soviet Socialist Republic does not contain any provisions for punishing people who refuse such conversations.
Vankovich: Yes, of course. But understand me correctly, I simply have to establish if this interview is by you and if the correspondent recorded your story correctly. Perhaps it was he who allowed the libel against the Soviet system appear in this interview. After you explain this to me I would be able to let you read the translation of this article.
I: Speaking for myself, I did not libel the Soviet system, and I can repeat to you what I had said then. But I would like to point out that this is simply an act of kindness on my part and that I have a full right not to talk to you.
I then proceeded to relay everything I had told previously to Mr. Jensen, adding some further details which I had at the time omitted. As I was thus talking, no serious arguments took place.
Vankovich: Well, now read the translation of the interview.
After I have read the translation:
Vankovich: Does this correspond to what you had said?
I: Generally yes, although your translation is poor. The translator has, for example, translated the word "dissident" as "sectarian", although he should know that in American usage it means member of the opposition. There are also other inaccuracies here which I'd be able to point out to you if you let me see the original. You'd be faring much better if you had me to doing your translations. It seems to me I would do a better job of it. Besides, the AP correspondent mixed up two figures here -- for example, the Ukrainian whom I shared a cell with in Leningrad, had spent 17 years in confinement, not 16. And in our general-regime camp one was allowed to have two personal visits from relatives a year, not one. You are allowed to have one visit a year if you are on a strict regime.
Vankovich: I don't mean these small details. This Ukrainian, for example, wasn't he insane?
I: Did I say he was well and sound? It says here that he was in delirium day and night. Which is not surprising after 17 years in confinement.
Vankovich: You say here that in 1960 you were banned from studying at university. How did this happen?
I: The ban was openly stated to me and my parents in the offices of the Moscow City Committee of the Communist Party. I was told that I needed to "be tempered in the furnace of labor", that is to work and not to study.
Vankovich: But this is simply a recommendation, not a ban.
I: No, this was precisely a ban. My parents can confirm this. Besides, when in 1961 I was refused reinstatement at Moscow State University on the insistence of the committee of the Young Communist League, the explanation was that my character "did not correspond to the image of a Soviet student."
Vankovich: Well, how about this French communist? Have described his story as it had been relayed to you by him?
I: Yes, of course. As relayed by him and by the wardens.
Vankovich: That is, it could be all fiction on his part?
I: I am sorry, but I relay only the things I have seen and heard. If you wish, I can find out his whereabouts. His name is Nikolai Grigorievich Prisakaru.
Vankovich: There is no need for this. And what about the punishments? What are these drugs?
I: The drug which produces fever and high temperature is called sulphazin, the other—a soporific—is aminazin.
Vankovich: And you claim that it was being administered to healthy people as a form of punishment, in your presence? For what kinds of wrongdoings?
I: Yes, they were. For example, if you call a psychiatrist a "butcher in a white coat" you are guaranteed to receive an injection of one of these drugs. I can give you examples.
Vankovich: But do you understand the meaning of your phrase when you say that people are "being turned into vegetables"? Have you heard that the Germans are working on developing a gas which would indeed turn people into vegetables? Do you understand that over there it is being developed, and here you are claiming that this is already being employed in the USSR? Do you realize who profits from this? Most people in America don’t know what aminazin or sulphazin is. For them those are just terms. But this phrase when you say vegetables—that’s easy to understand.
I: I don’t know if it’s best to call the victims’ condition that of vegetables or, for example, animals. But I do know that this drug produces stupefaction, convulsions, and other awful things, and that it is being employed as punishment in that hospital.
Vankovich: So in your opinion one should not treat the mentally ill at all?
I: I’m talking not about the mentally ill but about healthy people who have been put in hospitals for their political beliefs and actions.
Vankovich: But who’s putting healthy people in hospitals? Where have you observed that?
I: Well, have you heard, for example, that Doctor of Biology Zhores Medvedev, whose friends are eminent Soviet scientists and writers, has been forcibly hospitalized, although he has never needed psychiatric help? I could give you other examples. In my view, these are fascist methods.
Vankovich: This is going too far. His friends are not psychiatrists and can’t know whether or not he’s healthy. People can fall ill suddenly. Anyway you’re still young. You don't know what fascism is. If you knew, would you be talking like this? No one would even speak to you at all.
I: I have been spoken to in various ways. Right now you simply have other goals.
Vankovich: No, no. You have no way of knowing. You cannot possibly know. How would you know what fascism is?
I: I have one friend whose spine had been broken on the rack while he was being tortured in Stalin’s dungeons. Is that, in your opinion, fascism?
Vankovich: What’s the relevance of that? A rack, torture? What can you know about all that? You weren’t even alive then. In fact, I wonder whose side you’d have fought on. Yes, I wonder a lot. People like you were our enemies in the war.
I: I think I’d have chosen correctly which side to be on so as to fight for the interests of the Russian people.
Vankovich: I doubt it. With you it’s all words and posturing. When action is needed people like you don’t have the courage.
I: I had enough courage to act in defense of my illegally arrested friends, although I knew that I’d get three years. Isn’t that action?
Vankovich: What do the three years have to do with it? It's nothing like the war. In the war we risked our lives. That was action.
I: Tell me, how old are you?
Vankovich: 45.
I: So in 1949 you were 24 years old. Well, how did you react to the illegal arrests, to the wave of terror which swept over the country at that time? Did you keep silent? It's hard to believe that none of your friends or relatives -- people who you knew were upstanding people -- have been declared enemies? And you kept silent. You did not protest. And now you talk about courage.
Vankovich: That is all irrelevant. We’re talking about your interview. You are asserting here that you had been in a camp. But we don’t have camps.
I: In philology there’s a concept called euphemism. First the camps were called camps, then colonies, and now they’re "institutions". You know, it’s like the way the toilet was first called a necessity [nuzhnik], then that became embarrassing and it got called a water closet, then it became a lavatory, and so on.
Vankovich: But this is something different. Here you assert that there have been instances of beatings of the convicts by the wardens. Were you present when this was happening?
I: No, I wasn't present. But I helped to write a complaint for one of the convicts whose last name is Mordasov, after he had been beaten by two drunken wardens while an officer was watching. Consequently one of them received a reprimand for this. So this fact can be easily ascertained.
Vankovich: Why him?
I: Because he hid himself from the wardens in the barrack not wanting to go to the cell where he was supposed to be put for some kind of wrongdoing. When he was caught, he got beaten on the way to the cell -- for nothing, just because the wardens were angry at him, having had to look for him for so long.
Vankovich: So you see, the wardens got punished for this.
I: Yes, one of them received a reprimand, but no one was tried in court.
Vankovich: How do you know how many labor colonies there are in Voronezh Region?
I: I was in the regional prison hospital in Voronezh City, where sick prisoners from all the camps of the Voronezh Region are kept.
Vankovich: There, you see, you received qualified medical help.
I: That happened once, when I had had high temperature for several months. Generally, the medical help was very bad. The doctors usually declared that ill people were faking. One prisoner whose last name is Aralov died of a heart attack on the steps of the medical unit. They had declared him a faker and refused to give him validol [heart medicine]. Does a fact like this interest you?
Vankovich: No. What kind of posters were there in the camp?
I: There were many different kinds of slogans and posters. One couldn't spit without hitting one of them. For example, "Only tireless labor can earn you release".
Vankovich: See! And your text states that the poster said "hard" labor. There is a difference.
I: Your translator translated the word "hard" incorrectly from the English language. This word has many meanings, including "tireless" and "hard". Besides, the work that the convicts perform is very difficult, let me assure you. There were other posters too. For example, one "convicts' promise" started with the following words: "We, the convicts, just like the rest of the Soviet people..." which was followed by their promises.
Vankovich: Well, this is simply a mistake, a nonsense. You should have told about this to the political officer.
I: What for? he would have put me in a punishment cell for giving him directions.
Vankovich: By the way, it says there that you were put in a punishment cell. What for?
I: Two times I was put there for refusing to attend political education classes. Have I been punished correctly, in your view?
Vankovich: No. You should have complained.
I: I have complained but it didn't help.
Vankovich: Who were you with in that institution?
I: Petty thieves and hooligans. There was, for example, one person from the countryside who had gotten three years for stealing three buckets of millcake pulp.
Vankovich: That can’t be so. He should have been given less.
I: I know him well. The entire camp knew his story. The judge had told him at his trial that he was giving him one year for each bucket.
Vankovich: But that can’t be so. Here’s the Criminal Code, have a look yourself.
I: So you think that according to the Criminal Code he couldn't have received three years?
Vankovich: No, of course not.
I: In that case he was wrongly sentenced. And you, as a prosecutor, should interfere in his case and appeal against the sentence. I’ll give you his name. Seek him out. After all, it’s your duty to ensure the observation of legality.
Vankovich: No, it’s not my responsibility. He doesn’t live in Moscow. Besides, I trust the prosecutor of his region and the judge. I have no grounds to doubt their actions. How did they feed you?
I: We were fed on 12-13 rubles a month. And if your nutrition norm is reduced, then it comes down to 7 rubles 50 kopeks.
Vankovich: List what you would thus receive.
I: The normal rations were 650 grams of bread and 13 of sugar per day. For breakfast -- porridge oats or kasha, for lunch -- usually cabbage soup then porridge, and for supper -- porridge or soup (very thin).
Vankovich: How much kasha?
I: The norm is 300 grams, but I wasn't weighing it. I had no scales.
Vankovich: Is that it?
I: That's it. Sometimes once a week we would get mashed potatoes. Occasionally, for breakfast or for supper -- fish bone soup soup. We were meant to get 50 grams of meat, but we never saw any at all.
Vankovich: I too sometimes eat fish soup.
Bukovsky: Let me assure you, you would not eat what we were eating. You wouldn't go near our canteen, such was the stench emerging from it.
Vankovich: If you add up the cost of what you have listed, you would get over 13 rubles.
I: I don't think so.
Vankovich: But you don’t realize that the state was paying for your upkeep.
I: Not only was it not paying for our upkeep, but 50% of our pay was being taken from our salaries each month.
Vankovich: But you have managed to save up over 100 rubles by the day of our release, haven't you?
I: As I said, I was performing very lucrative work during my last year. I was very lucky. Most of the others had no money even to buy food in the shop. Before obtaining this last job, I have been working on a wood cutter machine which no one else could work on because of the high production norms. Besides, it was a very dangerous job -- many others lost their fingers working on it. I can tell you their names.
Vankovich: There is no need.
I: I can tell that you do not wish to objectively establish all the circumstances. But you are a prosecutor. Why don't you wish to establish all the facgts and punish the guilty, as well as to improve the conditions of the convicts?
Vankovich: But they’re criminals. They’re not in a health resort. Is your opinion that we should not punish criminals? They have been deprived of their freedom according to court verdicts, quite legally.
I: The courts sentenced these people to deprivation of their freedom, not deprivation of their health. These are two different things. The severity of their punishment does not correspond to their crimes.
Vankovich: This is not my responsibility.
I: What is?
Vankovich: For example, I am obliged to warn you that your interview contains libel on the Soviet system and that we have the right to call you to account under Article 190-1 of the Criminal Code if you do not cease your activities.
I: You consider that the facts presented in that interview do not correspond to reality?
Vankovich: Yes.
I: In that case let me collect together all the people who can confirm the facts. I am in contact with them. Do you want them to testify?
Vankovich: No, no, it’s not necessary.
I: In that case, where’s the libel?
Vankovich: I do not intend to explain it to you in detail.
I: But then your assertions are empty words.
Vankovich: You know perfectly well that we will always be able to prove your guilt. To cap off, do you recognize the Soviet rule?
I: What is the Soviet rule? Please explain.
Vankovich: The rule which currently exists.
I: I do not understand what that is. Give me a definition. If you mean the Soviet of the peoples' deputies, then I have no objections toward such form of government.
Vankovich: No, I mean the government which currently exists.
I: This is sounds too elusive. Please give a more precise definition. Because you are also in some sense this "rule". And I do not give in to today's actions of yours, i.e. your threats and so on.
Vankovich: You and I are on different sides.
I: Personally, I am on the side of the law. If you, a prosecutor, are on the other side, then that’s very sad.
Vankovich: To cap off, why do you with your views live here? Go to America.
I: Will you let me go? The answer is obvious -- you will not. They why are you suggesting this? You know perfectly well how this country works -- it's like a mousetrap which one can enter but can't leave.
Vankovich: I am officially warning you that at any time we can arrest you for the libel in your interview.
I: What’s that, a threat? There’s no point in threatening me. I’m not afraid of that. If one trial and one "last word" of mine are not enough for you, there will be two, and after my release there will be fresh material for another interview.
Vankovich: So you won’t stop your activities?
I: Certainly not. It’s my moral duty to my comrades from the camp. And to those of my friends who are still there.
Vankovich: Very well, so I have warned you. You may go.
I have recorded this conversation (which lasted for two hours) in as much detail as possible. I do not claim to have recorded it with perfect accuracy, but I can confirm that I have correctly relayed its main content and the main issues raised in it. I see it as my duty to inform you of this conversation, as by officially declaring your publication libelous, prosecutor
Vankovich is harming the reputation of your newspaper. I personally declare that I am prepared to produce exact substantiation of this information which I am prepared to give to any objective panel.
Besides, this record will serve as an example of how cases under Article 190-1 are being organized in our country; also, in the event of my arrest, you will know all the details behind it.
Vladimir Bukovsky
Moscow, Furmanova Street, house no. 3/5, apt. no. 59.
