SOVIET HISTORY LESSONS

После шести лет борьбы с горбоманией на Западе я сдался. Бог мой свидетель: я перепробовал всё, от логических доводов до страстных обличительных речей, от умеренного сарказма до откровенных оскорблений. Всё тщетно. Чем больше я пытался, тем меньше меня публиковали. "Он бредит, бедняга, он слишком сильно пострадал", — мудро отмечали редакторы, выбрасывая мои статьи в мусорные корзины.

Между тем массовое безумие продолжало бушевать, не щадя ни стариков, ни молодых, ни левых, ни правых, выбивая у меня (и у других со взглядами, схожими с моими) почву из-под ног. Появилась целая библиотека книг, восхваляющих прекрасные качества Горбачева, и говорить что-либо, противоречащее этой общепризнанной житейской мудрости, стало почти кощунством. Что я мог поделать? В духе популярного американского высказывания — "если не можешь победить их, присоединись к ним" — я сдался и раскаялся. Теперь я признаю, что был неправ. Горбачев, в конце концов, — великий человек, государственный деятель колоссального масштаба, чьи труды на благо человечества невозможно переоценить. Ибо он обладает даром волшебного прикосновения: всё, к чему он прикасается, исчезает.

Как некоторые, возможно, ещё помнят, он был Генеральным секретарем Коммунистической партии СССР. Где сейчас эта партия? Всего два года назад он стал Президентом Союза Советских Социалистических Республик, этой могущественной ядерной сверхдержавы, от которой весь мир трепетал. Где сейчас Союз? И где социалистические республики? И где трепет?

Сила его волшебства не знает границ. Ему было достаточно нанести короткий визит в Восточную Европу, трижды поцеловать Хонеккера, Якеша, Гусака, Чаушеску и остальных членов банды, и власть каждого из них рухнула, растворившись в воздухе вместе с Варшавским договором. Если это не волшебство, то что это тогда? И он на этом не остановился. Он отправился в Китай и чуть было не вызвал народную революцию. Несколько лет назад он посетил Югославию, превознося до небес "югославскую модель социализма". Теперь посмотрите, что произошло с Югославией. Совсем недавно он похвалил "шведскую модель социализма", и вот, спустя несколько дней, социалисты проиграли выборы в Швеции. Человека с такими талантами следует поощрять, чтобы он больше ездил. Поскольку он лишился всех своих должностей, почему бы не сделать его главой колумбийского наркокартеля или — что ещё лучше, — следующим генеральным секретарем Организации Объединенных Наций?

К сожалению, как показывает его книга, Горбачев сам не видит в себе этот свой главный талант. Самым ярким аспектом книги является её невероятная скромность. В лучшем случае он подаёт себя как невинного свидетеля, в худшем — как жертву обстоятельств. До него так и не дошло, что он и есть зачинщик. Равно как до него не дошёл и масштаб изменений, которые следуют за его начинаниями. Повсюду в книге он продолжает рассуждать о новом Союзе Независимых Государств, который он собирается создать вместо старого СССР, и о новом социализме, который он скоро установит в этом новом Союзе. От него исходит колоссальная творческая энергия и оптимизм, хотя на самом деле он только что перевернул последнюю страницу в кульминационной главе драмы под названием "Коммунизм". Как это часто случается с историческими личностями, Горбачев, кажется, совершенно не осознаёт, что его роль закончена, и что Верховный Сценарист даже не упоминает его имя в следующей главе.

Недавно, находясь в Москве, я не мог не вспомнить старый политический анекдот, популярный в начале 60-х годов. Пожилой русский эмигрант возвращается на родину в 2000 году, заходит в кафе и просит официанта принести ему чашку кофе и номер газеты "Правда". "Вот ваш кофе, — говорит официант, — но газеты "Правда" больше нет". — "Официант, — настаивает старик, — я попросил вас принести мне чашку кофе и номер газеты "Правда"!". — "Мне очень жаль, но я уже сказал вам: газета "Правда" больше не выходит". Старик не сдаётся: "Я попросил вас принести мне кофе и газету "Правда"!". Официант начинает терять терпение: "Я сказал вам, газеты "Правда" нет, она закрыта, больше не выходит. Зачем вы настаиваете?" Старик улыбается: "Повторяйте, повторяйте, повторяйте…".

Я чуть сам не стал персонажем этого анекдота (с той только разницей, что в Москве кофе тоже не было). Действительно, все произошло гораздо быстрее, чем мог предвидеть даже анекдот. Когда я впервые приехал в Москву в апреле прошлого года, спустя пятнадцать лет, она всё ещё была коммунистической страной, хотя власть партии уже открыто оспаривалась. Шахтеры бастовали и требовали отставки Горбачева, республики восстали против центра, чёрный рынок процветал, несмотря на то, что был официально подавляем. Можно было физически почувствовать растущую напряженность между обществом и правящей партией, и было нетрудно предсказать неизбежное противостояние. И всё же, ни одна из сторон не стремилась начать это окончательное противостояние, боясь кровопролития. Однако когда я вернулся в Москву в конце августа, борьба уже закончилось. Противник потерпел поражение, его штаб-квартира была закрыта и опечатана, его имущество было конфисковано, и — да — выход газеты "Правда" был временно приостановлен. Что бы ни предстояло дальше, страна больше не была коммунистической.

Примечательно, что этот исторический переход потребовал всего три дня и столько же человеческих жизней. Это была бескровная революция против самой кровавой политической системы в истории. По иронии судьбы, в ночь на 21 августа 1968 года, ровно двадцать три года назад, советские танки ворвались в Прагу, подавив чешский вариант перестройки. Последовавшие за этим сцены были поразительно похожи на сцены, которые мы наблюдали в августе прошлого года на наших телевизионных экранах: гневные толпы, окружившие танки на улицах, отчаянные призывы осаждённого правительства к Западу, бессильное, недолгое негодование со стороны цивилизованного мира. Даже танки казались похожими, или, по крайней мере, они всё ещё принадлежали той же армии. И всё же разницу нельзя было отрицать: по прошествии двадцати трёх лет советское руководство развязало конфронтацию со своим народом на улицах своей столицы ради собственного выживания вместо того, чтобы выполнить своё смелое обещание "освободить человечество от оков капитализма".

Тот факт, что мы снова наблюдали эти знакомые сцены, ещё раз доказал то, что было доказано двадцать три года назад: социализм не может быть преобразован, он не может развиться в демократию и рыночную экономику, вне зависимости от того, насколько осторожны реформаторы и насколько постепенны реформы. Сам принцип, на котором была построена эта система, должен быть изменён, и по этой причине старые политические структуры не способны противостоять, когда на них давят. Они либо закручивают гайки, либо разрушаются.

В этом смысле Горбачев ничем не отличался от других коммунистических реформаторов, таких как Дэн Сяопин в Китае или Эдвард Герек в Польше. Все они начинали с экономических реформ и "либерализации", но завершали своё дело огромными внешними долгами и народной революцией, за которой следовало предсказуемое введение военного положения. И, как и другие коммунистические реформаторы, Горбачев не может винить в своей неудаче никого, кроме себя. Когда он пришёл к власти шесть с половиной лет назад, ему выдали огромный кредит доверия. Ему сразу же приписали желание ввести западного типа демократию и рыночную экономику, хотя он никогда не обещал ничего более радикального, чем "демократизация" и "социалистический рынок". Но когда провал его перестройки стал очевиден, он показал своё истинное лицо. И, наконец, в январе 1991 года, он урезал гласность, отложил на неопределенное время любые существенные экономические реформы, приказал расправиться с частной предпринимательской деятельностью, отнял у пенсионеров их сбережения и организовал бойню в странах Балтии. В феврале и Киев, и Москва стали свидетелями первых политических судебных процессов эпохи гласности.

Даже так называемые сторонники жесткой линии, которые якобы пытались свергнуть его, были — каждый из них — лично отобраны Горбачевым. Как только он решил изменить свою прежнюю политику в конце прошлого года, он заменил своих менее кровожадных коллег в руководстве настоящими приспешниками, способными пойти на то, чтобы ввести военное положение. Затем, в типичной для него нерешительной манере, он остановился на полпути и предал уже и их, когда полмиллиона москвичей бросили вызов его запрету на демонстрации и когда марте бастовали уже целые регионы. Таким образом он просто попал в ловушку, которую сам и приготовил.

Спешу сказать, что в августе воплотился в реальность самый мягкий, самый щадящий из всех возможных вариантов событий. Многие в Москве считают, что Горбачев гораздо активнее участвовал в так называемом перевороте, если не вдохновлял его. Как сказали бы многие циники, у него было достаточно очень веских причин для того, чтобы желать "путча", который бы устроили его непосредственные подчиненные. Завершился бы он в конечном итоге успехом или провалом, но это было бы ему выгодно. Действительно, в силу того, что его политика перестройки терпела неудачу, он был не в состоянии предложить какие бы то ни было решения — только какие-то тактические шаги и краткосрочные схемы, направленные на замедление потери контроля над страной, что было неизбежным. К концу 1990 года существовал только один способ избежать гражданской войны в Советском Союзе — распустить Союз. Точно так же, как единственным способом предотвратить продовольственные бунты и забастовки было ввести рыночную экономику (и более радикально, чем это было сделано в Польше). Однако, ни одна из этих мер не могла привести к желаемому результату, пока у власти оставались Горбачев и его коммунистическая "элита". Ибо кем бы был Горбачев в этих изменившихся обстоятельствах? Неизбранным президентом несуществующей страны. И где была бы его элита? Стояла в очередях за пособием по безработице. 

Вместо этого многомиллиардные займы, полученные за границей, стали его единственной экономической политикой — жалкой заменой реальных реформ. Таким же образом разнообразные манипуляции, направленные на то, чтобы заставить республики подписать новый Союзный договор, заменили трудную задачу роспуска Союза. Однако оба этих "курса" требовали серьёзной дезинформации для того, чтобы увенчаться успехом. Угроза переворота со стороны "сторонников жесткой линии" стала именно той легендой, которая заставляла Запад поддерживать Горбачева на протяжении всех шести лет перестройки, и та же самая угроза использовалась горбачёвской пропагандой для того, чтобы его получить поддержку демократов внутри страны. 

~~~~~~~~

К августу 1991 года у Горбачева и его товарищей кончился набор доступных им уловок, а у народа кончилось терпение. Экономический саммит в Лондоне стал катастрофой для Горбачева: новые кредиты не предлагались, несмотря на весь обычный шантаж. Внутри страны перспективы давления на республики с целью подписания нового Союзного договора с каждым днем ​​становились всё эфемернее, особенно после того, как Украина — самая крупная и, безусловно, самая важная республика, открыто отказалась его подписывать. Становилось очевидно, что запугивание возможностью государственного переворота больше не действовало. Необходимо было применить более сильное лекарство и придумать ещё более правдоподобное предупреждение о возможной катастрофе.

В итоге "августовский путч" был, по всей вероятности, вовсе не путчем, а, скорее, введением военного положения, замаскированным под путч. Горбачев, конечно, не мог позволить себе возглавить его и предпочёл остаться в тени. Если бы путч завершился успехом, он, несомненно, вернулся бы после своего крымского отдыха в роли примиряющей силы, с по крайней мере частично восстановленной властью. А если бы этот самый странный в человеческой истории путч потерпел неудачу — что, естественно, и произошло — он предстал бы перед всем миром как жертва, которая должна быть спасена и вырвана из лап "силовиков" для того, чтобы остаться у власти ещё на шесть лет. Как бы то ни было, вне зависимости от того, поощрял он заговор или нет, Горбачев не мог быть не осведомлен о том, что такая гигантская операция готовится, тем более что в эту подготовку были вовлечены многие из его ближайших помощников.

Возможно, самым странным аспектом путча было поведение тех, кого считали заговорщиками. В отличие от своих польских коллег в 1981 году, они не закрывали страну, не отрезали коммуникации, не арестовали самых активных своих оппонентов (и конкретно Ельцина). Вместо этого они ввели танки в Москву, что вызвало негодование внутри страны и протесты зарубежом и созвали пресс-конференцию, к которой были смехотворно плохо подготовлены. Что бы мы ни думали об интеллектуальных способностях этих чиновников, мы вряд ли можем отрицать их опыт в различных сферах управления. Я полагаю, что это были те самые люди, которые организовали блестящий переворот в соседней Румынии всего два года назад. Если путч — это то, чего они хотели, то они, безусловно, знали, как устраивать путчи.

Более того, их настойчивые утверждения, что Горбачев просто болен и вернётся как только ему станет лучше, совершенно не соответствовали самому понятию "путч". Те, чьё намерение — сменить главу государства, обычно не обещают его возвращения. И, конечно же, они не едут в спешке к предполагаемой жертве, если потерпели неудачу. Нужно признать, что мы не знаем, что именно обсуждали Горбачев и заговорщики, когда снова увидели друг друга в Крыму, но сцену не сложно себе представить. "Вы дураки! Я же сказал вам действовать без меня. Зачем вы сюда приехали?".

"Но, Михаил Сергеевич, что нам теперь делать? Вы сказали действовать без вас, а армия отказывается выполнять наши приказы без вашего подтверждения. Вы сказали нам сделать всё без крови, а народ окружил Белый дом, и мы не можем в него войти без огромных жертв. Поедем, пожалусйта, с нами. Вы всё равно обещали приехать через несколько дней. Пожалуйста, решите: вы хотите вводить военное положение или нет?". — "Вы идиоты! О чём вы? Я ничего не говорил о военном положении!".

Я понимаю, что такая сцена может показаться надуманной на посторонний взгляд, но такая модель поведения типична для Горбачева. Например, он утверждал, что ничего не знал о бойне в Тбилиси в 1989 году, и даже наказал местного командира, но через год выяснилось, что он принимал участие в обсуждении, которое шло в Политбюро относительно возможного вмешательства армии. Та же история повторилась в 1990 году в Баку и в 1991 году в Вильнюсе, и каждый раз Горбачев официально ничего об этом не знал. Неудивительно, что его генералы отказались подчиняться, когда в августе прошлого года настала очередь Москвы.

Для Горбачева также характерно полагать, что стратегические проблемы могут быть решены с помощью тактических схем, большинство из которых в конечном итоге оказываются слишком сложными для того, чтобы воплотить их в реальность. Таким образом, он, конечно, не хотел уничтожать коммунистические режимы Восточной Европы и не планировал передавать Восточную Германию на блюдечке НАТО. Наоборот, он хотел заменить тамошних "жёстких" коммунистических лидеров на маленьких Горбачевых. Но после впечатляющего начала его европейский гамбит завершился полной катастрофой кремлевских стратегов. Ни один аналитик в КГБ не понимал глубину недоверия и ненависти, которую народы Восточной Европы испытывали по отношению к любому коммунистическому лидеру, будь то "либеральному" или "консервативному". Их новые марионетки не смогли "стабилизировать" Восточную Европу и спасти дело социализма со своими обещаниями придать ему "человеческое лицо". 

Сумасшедшие планы, которые реализуются не так, как нужно, являются фирменным знаком Горбачева. И если подумать, разве вся политика перестройки не была таким сумасшедшим планом, попыткой решить стратегическую проблему тактическим путём? В результате, то, что изначально задумывалось как внутренняя перестройка системы, переросло в народную революцию, которая начала угрожать системе разрушением. И фальшивый переворот, который в конечном итоге обрушил её, был лишь логическим завершением политики лжи и манипулирования.

В таком развитии нет ничего необычного; Токвиль давно заметил, что самый опасный момент для деспотического правительства — это когда оно начинает меняться. Подобно многим деспотам-реформаторам до него, Горбачев и его коллеги допустили два основных просчета: они переоценили силу правящей партии и недооценили ненависть народа к старому режиму. То есть, если мы должны кому-то быть благодарны за впечатляющие перемены на Востоке, мы должны быть благодарны народу, а не деспотам. В этом состоит правда и уроки августовских событий, но вы не найдете эту правду в последних мемуарах Горбачева. На самом деле, только несколько страниц — точнее, двенадцать с половиной — посвящены описанию реальных событий, и даже эти страницы в основном посвящены доказательству его невиновности и опровержению "голословных утверждений". Текст его "Декларации", якобы написанной 20 августа в знак протеста против действий "заговорщиков"; описание того, как он записал на видео своё заявление и слушал зарубежные передачи; его озабоченность речью, которую он должен был произнести перед путчем: все это нацелено на то, чтобы убедить читателя, насколько тотально он ничего не ведал о надвигающейся драме и как героически он сопротивляется злым планам заговорщиков. Он пишет, что побеждённые силы попытаются начать переврать историю. Они будут выдумывать самую грубую ложь, будут пытаться навести подозрения на Президента и на демократические силы и будут ставить их дело под угрозу.

Ходит и такое: я, мол, знал о предстоящем путче. При этом ссылка делалась на интервью, данное 19 августа Лукьяновым [Председателем Верховного Совета]. Следствие покажет все. Так же как цену запущенного слуха, будто Горбачев имел ненарушенную связь, но устранился, чтобы отсидеться и приехать потом "на готовенькое". Так сказать, беспроигрышный вариант. Если путч удался, то Президент, давший ГКЧП шанс, выигрывает. Если путч проваливается, он опять прав. С разных сторон пускаются подобные "утки". Кстати, тот же Бакланов 18 августа, добиваясь от меня согласия на введение ЧП или передачу полномочий Янаеву, рассуждал в том же духе, что и нынешние мастера подлых дел. Он, призывая меня поддержать комитет, говорил: "Вы отдохнете, мы сделаем в ваше отсутствие 'грязную работу' " (!!), и вы вернетесь в Москву". Странное совпадение. Не правда ли? Но если уж те три дня не выбили меня из колеи, то сейчас это тем более не пройдет.

Проблема, конечно, в том, что нас там не было, когда эти разговоры предположительно имели место, и мы должны верить Горбачеву на слово. Тем временем Лукьянов парализован инсультом, который с ним случился в заключении, и многие другие доверенные лица Горбачева погибли в результате цепочки загадочных самоубийств. Интересно, сколько действительно нового будет "раскрыто", когда расследование закончится.

Остается также задаться вопросом: какова цель этой книги, кроме прозрачно завуалированного оправдания Горбачева за соучастие во всем этом деле. Ибо помимо бесконечных банальностей по поводу "сотрудничества", "прогресса" и "возможностей", постоянная тема книги — это будущие отношения Горбачева с Западом и его надежда на то, что Запад не оставит своего героя в трудный час:

Надеюсь, что теперь на Западе отнесутся с большим вниманием к тому, о чем я настойчиво и многократно говорил, призывая к практическому и результативному сотрудничеству с пашей страной. ... Необходимо лишь учесть, что на данном этапе стремительного перехода к рынку и стабилизационных мер мы нуждаемся в поддержке Запада, особенно Европы, в их готовности максимально пойти нам навстречу.

Другими словами, Горбачев надеется, что теперь, в отличие от того, как всё прошло в прошлом июле в Лондоне, Запад выручит его, не задавая неловких вопросов. Это кажется ему настолько важным, что он постоянно забывает, как сильно изменился мир за эти три августовских дня. Он постоянно забывает, что коммунистической партии больше нет, нет Советского Союза, нет Варшавского договора, нет ничего, с чем Запад может иметь отношения. Что, короче говоря, он сам стал неактуальным, в то время как новые силы заняли его место.

С активным участием Горбачева — или без него — этот странный переворот был скрытым благословением, поскольку он спровоцировал неизбежный крах коммунизма. В конечном итоге народ победил, как и в других конфликтах такого рода, будь то в Будапеште, Праге или Москве. Люди, а не коммунистические реформаторы, такие как Дубчек или Герек, Дэн или Горбачев, являются героями. И то, чего они достигли в конечном итоге, было моральной победой, без которой никакое истинное восстановление невозможно. Только те, кто восстановит своё достоинство, смогут построить новое общество.

Три дня и три ночи в августе сделали для нации то, чего не могли сделать все шесть лет перестройки. Они очистили совесть и уничтожили злой дух рабства, поскольку сотни тысяч, если не миллионы, по всей стране решили, что они скорее умрут, чем останутся красными. Новые поколения, ранее аполитичные и социально безразличные, вышли на улицу и преодолели страх, который давил на старшие поколения. На их лицах можно видеть новое выражение, и это выражение самоуважения.

Теперь, наконец, мы можем быть уверены в своём будущем, поскольку только те, кто освободился, могут построить здание демократии на руинах тоталитарного государства. Что касается товарища Горбачева, мы всегда будем помнить его с грустью, как мы помним Людовика XVI или Николая II. И мы всегда будем испытывать необъяснимую благодарность этому чудотворцу за то, что ему не удалось осуществить ни один из своих направленных на Запад политических курсов -- от сдерживания до умиротворения.

Журнал New Republic, январь 1992 г. 

Перевод с английского Алисы Ордабай.