SOVIET HISTORY LESSONS

ПРИНУДИТЕЛЬНАЯ ГОСПИТАЛИЗАЦИЯ ПО РЕШЕНИЮ СУДА 

 

Постановление о принудительном лечении диссидента выносится либо по определению суда, либо в административном порядке. В этой главе мы рассматриваем роль судебных органов. Практическое применение этого метода будет показано на примере двух диссидентов -- Петра Григоренко и Натальи Горбаневской. 

 

ИСТОРИЧЕСКИЙ ОБЗОР 

 

Согласно статье 14 "Основных принципов уголовного законодательства" 1919 года лица, совершившие уголовно наказуемые действия в состоянии психической болезни, считаются неподсудными и не подлежат наказанию. Далее перечислялись меры, рекомендованные по отношению к этим лицам. Из указанного положения вполне явственно следовало, что для граждан, обвиняемых в совершении преступных действий, но ссылающихся на психическое заболевание (если оно подтверждалось психиатрической экспертизой), наказание заменяется лечением. Более того, новое революционное общество утверждало, что причины преступлений лежат в социально-медицинской области и являются порождением несправедливости и неравенства, царивших при старом режиме. 

 

В скором времени линия советских властей претерпела некоторые изменения. Ответственность при решении о вменяемости преступника все больше перекладывается на суд. Дальнейшие поправки уголовного кодекса говорят уже о целесообразности наказания граждан, совершивших "общественно опасные поступки", если они действовали "умышленно или небрежно и предвидели, либо могли предвидеть, последствия своих деяний".

 

В тридцатые годы беспрепятственное осуществление мании режима разоблачать миллионы "вредителей", "врагов" или "шпионов" потребовало перемещения упора на личную ответственность преступника. "Злостные, подрывные" действия этих людей нельзя было объяснять психической неполноценностью. Это очернило бы боевой облик новой власти, героически отражающей контрреволюционные атаки внутреннего и внешнего врага. 

 

Как и раньше, психиатры были заняты составлением для суда медицинских отчетов, но их заключения все чаще оказывались направленными во вред подсудимому, причем окончательное решение о его вменяемости уже полностью стало возлагаться на суд. По архивам Института им. Сербкого можно проследить, как все больше и больше возрастало значение личной ответственности обвиняемого. В 1922 году около половины обследованных там "психопатов" было объявлено невменяемыми. В 1945 году -- таковых оказалось всего 12 процентов. Эта новая установка, если судить по стандартному учебнику психиатрии, по-видимому, существует и до сих пор: "Не будучи психически больными, психопаты в большинстве случаев признаются вменяемыми". 

 

В Советском Союзе нет единого общегосударственного уголовного кодекса. Однако при составлении своих уголовных и процессуальных кодексов все 15 советских республик руководствуются одними и теми же основными принципами. Свод этих законов, остающихся в силе и по сей день, был разработан в 1958 году при Хрущеве; к 1960 году каждая республика уже имела свой кодекс. В обновленные уложения не были включены многие пункты, способствовавшие при Сталине полицейскому террору и произволу. Появились  также кое-какие гарантии, обеспечивающие права подсудимого. Во всех республиканских кодексах содержатся положения на случай совершения противоправного действия душевнобольным. Так, в статье И УК РСФСР сказано: 

 

Не подлежит уголовной ответственности лицо, которое во время совершения общественно опасного деяния находилось в состоянии невменяемости, т.е. не могло отдавать себе отчет в своих действиях или руководить ими вследствие хронической душевной болезни, временного расстройства душевной деятельности, слабоумия или другого болезненного состояния. К такому лицу по назначению суда могут быть применены медицинские меры принудительного характера.

 

Принудительное лечение упоминается также в статье 403 уголовно-процессуального кодекса РСФСР: 

 

Принудительные меры медицинского характера, предусмотренные ст. 58 УК РСФСР, применяются судом в отношении лиц, совершивших общественно опасные действия, предусмотренные уголовным законодательством, в состоянии невменяемости или совершивших такие действия в состоянии вменяемости, но заболевших до вынесения приговора душевной болезнью, лишающей мх возможности отдавать себе отчет в своих действиях или руководить ими, если такие лица представляют по своему психическому состоянию и характеру совершенного ими общественно опасного деяния особую опасность для общества.

 

Сходные статьи содержатся и во всех остальных республиканских кодексах.  

 

РОЛЬ СУДЕБНОГО ПСИХИАТРА

 

Судебная психиатрия в Советском Союзе функционирует в рамках Министерства здравоохранения и руководствуется директивами, вырабатываемыми совместно министерствами здравоохранения, юстиции, внутренних дел, а также прокуратурой. Психиатрическая экспертиза может быть востребована на любой стадии расследования. 

 

Право ее востребования предоставляется следственным органам и суду. Обвиняемый, его близкие, опекуны, так же и защитник, могут просить лишь о психиатрической консультации, причем суд правомочен такое ходатайство отклонить. 

 

Обследование проводится комиссией, состоящей из трех четырех психиатров (в отдаленных местностях это количество разрешено сократить), официально подчиняющейся Министерству здравоохранения. Члены комиссии считаются незаинтересованными и независимыми лицами на том основании, что они не подчиняются ни Министерству юстиции, ни прокуратуре, ни подсудимому; т.е. предполагается, что их суждение будет непредвзято и объективно. Советская модель являет собой полную противоположность британскому и американскому законам, которые предоставляют обвинению и защите равное право требовать медицинской экспертизы, причем каждая сторона имеет одинаковую возможность вводить новый материал в качестве контрдоказательств. 

 

В СССР психиатрическое обследование происходит в больнице, в клинике, в суде или в следственной тюрьме. Срок, предусмотренный для больничного обследования -- 30 дней, но при необходимости его можно и продлить.  

 

На основании данных клинического обследования, сведений, почерпнутых из других источников, а также документов следствия комиссия выносит свое заключение, которое представляет -- в зависимости от того, кто потребовал обследование -- следователю или суду. Комиссия высказывается относительно наличия или отсутствия у испытуемого душевного заболевания и -- если таковое находит -- о степени вменяемости больного, целесообразности его участия в судебном процессе, о необходимости и форме лечения.

 

Заключение комиссии содержит также подробную биографию обвиняемого, историю его болезни и результаты физического и психического обследования.

 

Заключение комиссии, если, конечно, никто из врачей его не оспаривает, подписывается всеми членами комиссии. Несогласному с мнением большинства формально разрешено направить в суд отдельный отчет. Члены комиссии несут равную ответственность за составленное заключение. Если данных недостаточно, чтобы прийти к заключению, комиссия может затребовать дополнительный материал. 

 

Заключение комиссии является лишь частичным свидетельством. Оценка показаний в их совокупности входит в задачу суда, и только он решает, как в дальнейшем вести судопроизводство. Окончательное решение о душевном здоровье подсудимого, о его вменяемости и необходимости его лечения выносит только суд. В большинстве случаев суд принимает рекомендацию комиссии, однако он вправе отвергнуть ее выводы и либо вести дело, не считаясь с ними, либо потребовать созыва новой психиатрической экспертизы. В последнем случае Министерство здравоохранения назначает новую комиссию. 

 

При наличии двух разных заключений, суд, взвесив все доказательства, избирает то, которое, на его взгляд, более соответствует истине. Если первые два заключения экспертов явно противоречат друг другу, возможно назначение третьей комиссии. 

 

Защита вправе рекомендовать определенных психиатров для включения во вторую комиссию, суд же решает, удовлетворить ее ходатайство или нет (рекомендация Института им. Сербского почти всегда имеет решающее значение). 

 

Процессуальные гарантии предусматривают обязательное участие защитника и открытый суд за исключением случаев, затрагивающих государственную тайну и некоторых сексуальных преступлений. Участие же обвиняемого в процессе необязательно и опять-таки зависит от решения суда. 

 

Прежде чем вынести решение о невменяемости подсудимого, суд должен установить следующие факты: 1) подсудимым ли совершено инкриминируемое ему у незаконное действие, 2) совершая его, страдал ли подсудимый душевной болезнью, которая мешала ему правильно оценить свой поступок и контролировать свое поведение. 

 

После того как все эти требования удовлетворены, суд оказывается перед выбором: направить подсудимого на принудительное лечение в больницу специального или общего типа или отдать его под опеку родных или поручителей при условии, что он будет находиться под медицинским наблюдением. Решение суда зависит от особенностей душевного заболевания подсудимого и степени его социальной опасности. Вынося решение о принудительном лечении, суд не указывает срок пребывания в больнице. Подразумевается, что больной будет выписан по выздоровлении. 

 

Закон предполагает систематическую проверку состояния больного: не реже чем раз в шесть месяцев психиатрическая комиссия должна проводить его осмотр и посылать свое заключение в суд. 

 

Если комиссия рекомендует перевод больного в больницу общего типа, где в дальнейшем он будет проходить принудительное или добровольное лечение, либо рекомендует выписать его окончательно, постановление психиатров должен рассмотреть суд. Нет никаких гарантий, что решение психиатров будет одобрено. Больного могут перевести и в психиатрическую колонию. Обычно это равносильно пожизненному заключению. 

 

Родственники, так же как и другие заинтересованные лица, вправе просить о прекращении принудительного лечения (ст. 412 УПК РСФСР), но не настаивать на включении в комиссию врачей по собственному выбору. Сам больной не обладает правом ходатайства, он автоматически считается недееспособным, поэтому его заявления не имеют юридической силы. 

 

Выписанного из больницы суд может по рекомендации врача поставить на психиатрический учет. Это означает, что больной обязан подчиняться всем предписаниям районного диспансера. В некоторых случаях больной выходит из больницы с медицинско-юридической меткой "недееспособности", иначе говоря, он не является юридическим лицом и находится под опекой родственника. ВТЭК определяет степень инвалидности больного, от которой зависит, обязан ли он по закону работать, полагается ли ему пенсия и если это так, то в каком размере. И, наконец, негласно его дальнейшая судьба попадает в зависимость от двух инстанций. Лечащий психиатр определяет степень его общественной опасности по пятибалльной шкале и докладывает о ней в органы безопасности; последние, взвесив эти данные и сопоставив их с информацией, полученной из других источников, выносят свою оценку социальной опасности "подопечного". 

 

 

ПРИНУДИТЕЛЬНАЯ ГОСПИТАЛИЗАЦИЯ ДИССИДЕНТОВ 

 

Юридическая акция обычно включает в себя арест инакомыслящего работниками КГБ и следствие по инкриминируемому ему преступлению. Законный срок следствия -- 9 месяцев -- на практике может быть продлен особым указом Верховного Совета. В течение этого периода следователь может направить диссидента на психиатрическую экспертизу. Затем прокурор составляет подробный обвинительный список. После того как работа суда достигла этой стадии (зачастую это происходит не раньше чем через полгода), к делу допускается адвокат, которому, совместно с его подзащитным, предоставляется возможность ознакомиться с материалами обвинения. 

 

Чаще всего диссидентам предъявляется обвинение по статьям 70 и 191-1 УК РСФСР. Статья 70 гласит:

 

Агитация или пропаганда, проводимая в целях подрыва или ослабления советской власти, либо совершения отдельных особо опасных преступлений, распространение в тех же целях клеветнических измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй, а равно распространение либо изготовление или хранение в тех же целях литературы того же содержания — наказывается лишением свободы на срок от шести месяцев до семи лет и со ссылкой на срок от двух до пяти лет или без ссылки или ссылкой от двух до пяти лет.

 

Статья 190-1 подрывной деятельности не предусматривает, вследствие чего осужденный по ней получает более легкое наказание: 

 

Систематическое распространение в устной форме заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй, а равно изготовление или распространение в письменной, печатной или иной форме произведений такого же содержания—наказывается лишением свободы на срок до трех лет, или исправительными работами на срок до одного года, или штрафом до ста рублей. 

 

Психиатрическая комиссия часто объявляет диссидента ненормальным и невменяемым в момент совершения инкриминируемого ему действия. Суд почти без исключения принимает рекомендацию комиссии, так что судебный процесс становится пустой формальностью. Список свидетелей тщательно контролируется, бывает, что судопроизводство обходится и без них. Обвиняемый, как правило, к суду не допускается. Поскольку он человек больной -- объясняется официально -- присутствие на суде послужит лишь обострению его состояния. Родные и друзья обычно не могут попасть на процесс: почти всегда -- не говоря уже о закрытых процессах -- зал суда переполнен, набит агентами КГБ и другими подставными лицами. Подчас в зал допускаются двое или трое из ближайших родственников, редко когда -- друзья. Бывает, доступ становится свободней, но это происходит лишь в минуты, непосредственно предшествующие чтению приговора. 

 

В большинстве случаев защитник инакомыслящего пытается опровергнуть заключение психиатрической комиссии и доказать суду, что клиент его не сумасшедший. Но ходатайство защиты о созыве второй комиссии (или третьей если первые две противоречат друг другу) почти никогда не бывает удовлетворено. Иллюстрациями подобной практики являются процессы Григоренко и Горбаневской. В обоих случаях защита пыталась доказать душевное здоровье подсудимых и добиться третьей комиссии, поскольку имелось два противоречащих друг другу заключения. В обоих случаях суд отклонил ходатайства, приняв заключение второй комиссии, состоявшей из психиатров Института им. Сербского. Отклонение судом рекомендации Института им. Сербского случается чрезвычайно редко; если же дело касается диссидентов, рекомендациям этого учреждения предпочтение отдается неизменно. 

 

Защита в праве подать апелляцию в Верховный суд республики, в которой проходил процесс, о пересмотре дела, мотивируя свое обращение необходимостью в дополнительном психиатрическом обследовании. Такие апелляции в случаях диссидентов оказываются никчемными: постановление суда остается без изменений. Диссидент, объявленный невменяемым, обычно подвергается принудительному лечению в спецпсихбольнице на неопределенный срок. Комиссия рекомендует лечение в специальных больницах, объясняя такое решение характером болезни диссидента или его общественной опасностью, а то и тем и другим вместе. Реже направляются инакомыслящие в больницу обычного типа (так, например, было с Яхимовичем и Рипсом, имена которых получили широкую известность на Западе), и в виде исключения их оставляют на свободе, под опекой родственников. 

 

Перевод инакомыслящего из спецбольницы в больницу общего типа, как правило, предшествует его освобождению. Сроки заключения диссидентов в больнице находятся в зависимости от постановления комиссии, собирающейся каждые полгода, и колеблются от нескольких месяцев до нескольких лет. Выписанные из больницы диссиденты должны встать на учет в психдиспансере и периодически проходить там психиатрическую экспертизу. Кроме того, они также получают оценку своей "социальной опасности", которой в определении дальнейшей судьбы инакомыслящего пользуется медицинская администрация при непосредственном участии органов государственной безопасности. Если органы сочтут человека опасным, способным, скажем, на непредусмотренные властями демонстрации, то на дни государственных праздников и во время визитов иностранных политических деятелей он окажется под угрозой кратковременного заключения в психиатрической больнице или высылки в провинцию. 

​

ДЕЛО ГЕНЕРАЛА ГРИГОРЕНКО 

 

История генерала П. Григоренко дает возможность проследить процедуру принудительной госпитализации применительно к инакомыслящим, ибо мы располагаем обильным материалом, исходящим как от самого Григоренко, так и из других источников. 

 

Многое из написанного самим Григоренко собрано в сборнике "Мысли сумасшедшего". Чтобы уяснить причины столкновения Григоренко с психиатрией и законом, необходимо остановиться на его биографии и на эволюции его политических взглядов. 

 

Петр Григоренко годился на Украине в 1907 году. Его интерес к политическим вопросам проявился уже в молодые годы -- первым из своих односельчан он записался в комсомол, а затем, в возрасте 20 лет, был принят в партию. Два года спустя он поступил в Харьковский политехнический институт. Там он начал свою блестящую военную карьеру. Скоро, как одаренного ученика, его перевели по партийной путевке в Военно-техническую академию, которую он окончил с отличием в 1934 году, после чего занимал ряд ответственных постов в инженерных частях Красной Армии. Во время войны Григоренко находился на действительной службе. За военные заслуги он был награжден орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени, орденом Красной Звезды и другими знаками отличия. 

 

Еще в 1941 году он выступил с критикой близорукой политики Сталина, за что получил партийный выговор. Это не могло не отразиться на его партийной карьере: чин генерал-майора был присвоен ему лишь в 1959 году.

 

Через 20 лет после критики Сталина, когда казалось, что к дальнейшему продвижению генерал-майора Григоренко по служебной лестнице не было никаких препятствий, он неожиданно для своих коллег выступил с резким осуждением Хрущева. В 1961 году на партийной конференции Григоренко предупредил собравшихся о возрастающей опасности повторения культа личности. Последствия не замедлили сказаться: Григоренко был лишен своего поста в Военной академии имени Фрунзе, где он заведовал отделом кибернетики, и понижен в должности. Его перевели на Дальний Восток и назначили начальником оперативного отдела армии Приморского края. 

 

Несмотря на строгий выговор, как бы подтверждающий слова Григоренко об опасности нового культа личности, опальный генерал не отказался от своих убеждений. Напрoтив, политическая активность Григоренко лишь усилилась, что в 1963 году привело к основанию "Союза борьбы за возрождение ленинизма" -- небольшой группы, которая под руководством Григоренко начала распространение листовок с призывом восстановить ленинские принципы руководства. Ответные действия властей предсказать было нетрудно. 2 февраля 1964 года Григоренко был арестован по обвинению в антисоветской пропаганде. После нескольких недель заключения в тюрьме на Лубянке по инициативе следователя Григоренко был направлен на психиатрическую экспертизу в Институт им. Сербского.

 

Первоначальная реакция генерала на это обнаруживает полное его неведение о практикуемых методах психиатрической расправы над инакомыслящими:

 

Прибыл я во Второе отделение (политическое) Института имени Сербского 12 марта 1964 г. До этого я даже не слышал о таком приеме расправы, как признание здорового человека психически невменяемым, если не считать того, что мне было известно о Петре Чаадаеве. То, что в нашей стране существует система "Чаадаевизации" мне и в голову не приходило. Я понял это лишь когда мне самому было объявлено постановление о направлении на психиатрическое обследование.

 

Через пять недель в Институте им. Сербского пришли к заключению, что Григоренко страдает

 

психическим заболеванием в форме паранойяльного развития личности, включающим бредовые идеи, в сочетании с начальными явлениями атеросклероза головного мозга.

 

Григоренко был объявлен невменяемым, нуждающимся в принудительном лечении в специальной психиатрической больнице. Основания к такому диагностическому выводу комиссия изложила следующим образом: 

 

Его психическое состояние характеризуется наличием идей реформаторства, в особенности в отношении реорганизации государственного аппарата; это сочетается с переоценкой собственной личности, принявшей масштабы мессианства. Говорит о своих убеждениях с аффектом и непоколебимо убежден в правильности своего поведения. Одновременно наблюдаются элементы патологической интерпретации окружающей обстановки в сочетании с болезненной подозрительностью и остро выраженной раздражительностью.

 

Рекомендация психиатров Института им. Сербского была принята Военной коллегией при Верховном Совете СССР. В результате Григоренко был без всяких законных оснований исключен из партии, разжалован в солдаты и помещен в Ленинградскую СПБ. 

 

В марте 1965 года было сочтено, что он находится в стадии "ремиссии" и не нуждается больше в больничном режиме. 

 

В течение четырех лет после выписки из больницы активность Григоренко возросла еще больше. Все свои силы он отдавал борьбе за права человека. 

 

Григоренко был повторно арестован в 1969 году за деятельность в защиту крымских татар. Их судьба задела его за живое, и он горячо поддержал крымских татар - участников движения за возвращение на родную землю. Использовав готовность Григоренко выступить в качестве общественного защитника на суде над крымско-татарскими активистами в Ташкенте, КГБ обманным путем залучил его в столицу Узбекистана. Приглашение выступить на суде было сфабриковано органами безопасности. Григоренко был арестован. 

 

Спустя несколько недель после ареста его обследовала психиатрическая комиссия под председательством профессора Детенгофа. Обследование проводилось в помещении Узбекского КГБ и длилось три часа. 

 

На основе клинических наблюдений и ознакомления с юридической документацией комиссия пришла к следующему выводу: 

 

Григоренко признаков психического заболевания в настоящее время не проявляет, как не проявлял их и в период совершения (2-я половина 1965 г. — апрель 1969 г.) инкриминируемых ему преступлений, когда он отдавал отчет в своих действиях и мог руководить ими. В содеянном вменяем. Деятельность Григоренко имела целенаправленный характер, касалась конкретных событий и фактов, вытекала из личных убеждений и во многих случаях из таких же убеждений его единомышленников и не содержала болезненных бредовых признаков. Григоренко на протяжении всей своей жизни правильно развивался в нервнопсихическом отношении, хотя и обнаруживал всегда отдельные своеобразные черты характера, такие как настойчивость в достижении цели, некоторую склонность к переоценке своих возможностей, стремление к утверждению своего мнения. 

 

Одновременно с этим он обнаружил хорошие интеллектуолъные способности, добился неуклонного общего развития, трудового и общественного роста. В коллективах хорошо уживался, являясь руководителем и воспитателем. Какого-либо заметного болезненного перелома и сдвига в развитии его личности не усматривается... Григоренко в стационарном обследовании не нуждается, так как его личностные особенности и психическое состояние достаточно полно рисуются материалами  дела, данными наблюдения его в следственном изоляторе, a также данными, полученными его обследованием в амбулаторном порядке. 

 

Сомнений в психическом здоровье Григоренко при его амбулаторном обследовании не возникло. Стационарное обследование на настоящее время не расширит представления о нем, а наобоpот, учитывая возраст, резко отрицательное отношение его к пребыванию в психиатрических стационарах, повышенную его ранимость, -- осложнит экспертизу.

 

Итак, вывод комиссии недвусмыслен: "сомнений не возникло". Утверждение, что стационарное обследование было бы во вред здоровью Григоренко, обосновано с профессиональной тщательностью. Власти, однако, решили действовать вопреки предупреждению ташкентской комиссии. Две недели спустя КГБ самолетом отправляет Григоренко в Москву и помещает в Институт им. Сербского. Остается лишь гадать, чем была вызвана сложившаяся ситуация. Быть может, Детенгоф и его коллеги не поддались давлению КГБ. Также допустимо предположить, что власти устраивал поначалу вывод комиссии Детенгофа, но затем, передумав, они нашли более выгодным диагноз, противоречащий ташкентскому. 

 

Психиатрическое обследование в Институте им Сербского проводилось комиссией, в которую входили доктора Г.В.Морозов, В.М.Морозов и Д.Р.Лунц. Они нашли, что Григоренко 

 

cтрадает психическим заболеванием в форме  патологического (паранойяльного) развития личности с наличием идей реформаmopcтва, возникшим у личности с психопатическими чертами характера к начальными явлениями атеросклероза сосудов головного мозга. 

 

Об этом свидетельствует психопатическое состояние, имевшее место в 1964 году, возникшее в период неблагоприятной ситуации и выражающееся в ярко аффективно окрашенных  идеях реформаторства и преследования. В дальнейшем, как видно из материалов уголовного дела и данных настоящего клинического обследования, паранойяльное состояние полностью не обошлось, а идеи реформаторства приобрели стойкий характер и определяют поведение испытуемого, причем охваченность этими идеями периодически обостряется в связи с внешними обстоятельствами, нe  имеющими к нему непосредственного отношения, и сопровождается некритическим отношением к своим высказываниям и поступкам. Указанное болезненное состояние исключает возможность отдавать отчет в своих действиях и руководить ими, а поэтому испытуемого следует признать невменяемым.

 

Комиссия не может согласиться с амбулаторной судебнопсихиатрической экспертизой, проведенной в Ташкенте, вследствие наличия у Григоренко приведенных в настоящем акте патологических изменений в его психике, которые в условиях амбулаторного освидетельствования не могли быть раскрыты вследствие внешне упорядоченного поведения, формально последовательных высказывании и сохранности прошлых знаний и навыков, что является характерным для патологического развитня личности. По своему психическому состоянию Григоренко нуждается в направлении на принудительное лечение в специольную психиатрическую больницу, так как описанные выше паранойяльные идеи реформаторства носят стойкий характер, определяют характер испытуемого.

 

Если учесть, что между обследованиями в Ташкенте и в Москве прошло не больше трех месяцев, столь противoположные выводы с чисто научной точки зрения объяснить невозможно. 

 

 

СРАВНИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ ДВУХ ЗАКЛЮЧЕНИЙ 

 

Поучительно дальнейшее сравнение этих двух заключений. Институт им. Сербского оспаривает ташкентский диагноз, утверждая при этом, что внешне упорядоченное поведение Григоренко и его формально последовательные высказывания, равно как и сохранение прошлых знаний и навыков, являются характерными для патологического развития личности и препятствовали установлению правильного диагноза при амбулаторном обследовании. Однако при внимательном рассмотрении обоих заключений бросается глаза, что наблюдения комиссий во многом совпадают. Главное их различие, помимо выводов, к которым они приходят, заключается в интерпретации и оценке политической и общественной деятельности Григоренко. По мнению комиссии профессора Детенгофа, "деятельность Григоренко имела целенаправленный характер, касалась конкретных событий и фактов, вытекала из личных убеждений и во многих случаях из таких же убеждений его единомышленников и не содержала болезненных бредовых признаков". Морозовская  комиссия, напротив, усматривает в этой же деятельности признаки абсолютно патологические. Она указывает на "явную переоценку своей деятельности и значения своей личности, идеи реформаторства, в непоколебимой правоте которых он уверен". По поводу политических идей, высказанных Григоренко во время его обследования в 1964 году, комиссия пишет: "Он не отступает даже и теперь от тех взглядов, которые им высказаны были тогда".

 

В то время как комиссия Дeтенгофа рассматривает политическую деятельность Григоренко как действия человека нормального и признает, что идеи его разделялись другими, а не являлись болезненным бредом, члены морозовской группы приходят к диаметрально противоположному выводу: "реформаторские" идеи Григоренко сами по себе иллюзорны и являются результатом переоценки собственной личности. В этом -- главное различие, основное для понимания отношения к диссидентам в Советском Союзе как к душевнобольным. 

 

Что касается остальной части обследования -- взгляды на поведение и личность Григоренко у обеих комиссий во многом тождественны. И та, и другая комиссия нашла, что он ориентируется в социальной обстановке, легко устанавливает контакт с окружающими и возбуждается лишь в тех случаях, когда затрагиваются вопросы, связанные с его "противоправной" деятельностью; в основном же держится с достоинством и вежливо. Знаменательно, что обе комиссии отмечают отсутствие нарушений интеллекта, памяти и устойчивости внимания. 

 

Стоит добавить, что при наличии атеросклероза сосудов мозга перечисленные три качества оказываются нарушенными -- хотя бы в малой степени. 

 

ГРИГОРЕНКО О ПСИХИАТРИЧЕСКИХ ОБСЛЕДОВАНИЯХ 

 

Со времени прибытия в Ташкент 3 мая 1969 года и до конца пребывания в Институте им. Сербского Григоренко вел дневник случившихся с ним событий. Дневник этот характеризуется собранностью мыслей и показывает, что Григоренко прекрасно отдавал себе отчет в происходящем. Достаточно взглянуть на сравнение им обеих экспертиз. 

 

В ташкентском обследовании, которое длилось три часа, все четыре члена комиссии принимали активное участие, каждый выносил собственную оценку, сопоставлял ее с мнением своих коллег. Участники вели долгие дискуссии, подчас даже споры. На Григоренко произвели впечатление тщательность и добросовестность работы комиссии: 

 

Шел я на комиссию с предубеждением, будучи уверен, что моя невменяемость предрешена. Но атмосфера всего собеседования была столь деловой, дружелюбной, что я как-то незаметно успокоился и поверил в возможность объективного заключения.

 

В отличие от того, что ему пришлось наблюдать Ташкенте, обследование в Институте имени Сербского показалось ему прямым издевательством: 

 

Никаких осмотров. Простой следовательский разговор, который ведет только один человек (Г.Морозов). Майя Михайловна (доктор Мальцева) строчит в своем блокноте, а два остальных члена комиссии пребывают в полудремотном состоянии. 

 

Григоренко вынес впечатление, что все было решено заранее и экспертиза заученно шла к заданным целям. По словам Григоренко, психиатры провели с ним нe более двадцати минут, даже не прислушиваясь к его разговору с председателем комиссии. 

 

Заключение комиссии Института им. Сербского вызвало критику в различных кругах. Группа, состоящая из 44 английских и других европейских психиатров, в процитированном в гл. 4 письме в лондонскую газету "Таймс" утверждала, что Григоренко, с историей болезни которого они ознакомились, "не проявляет никаких симптомов, указывающих на необходимость лечения, тем более такого карательного характера". На основании тех же документов один из авторов этой книги (Сидней Блох) и двое его коллег пришли к убеждению, что "материал не заключает в себе оснований для принудительной госпитализации".

 

Киевский психиатр доктор Глузман и двое его коллег (они пожелали остаться анонимными), исследовав все доступные им материалы, пришли к выводу, что поведение Григоренко "было разумным и целенаправленным", что он

 

психическим заболеванием нe страдает, а его состояние в период инкриминируемых ему действий не может быть расценено как психотическое, исключающее вменяемость…

 

Признание Григоренко комиссией (Института им. Сербского) психически больным неправомерно, так как не сказано конкретно о том, какие именно изменения личности дают основание приравнивать его состояние к психической болезни…

 

Один из наиболее выдающихся немецких психиатров -- профессор фон Байер, обладающий к тому же большим опытом в судебной психиатрии, критикует заключение Института им. Сербского главным образом за то, что основным проявлением психического заболевания члены комисси сочли "реформаторские идеи". По мнению фон Байера,

 

... взгляды, которых придерживался Григоренко и его единомышленники, не содержат сами по себе ничего абсурдного, эксцентричного либо эгоцентричного, как это бывает, например, в случаях паранойяльно-шизофреническоео бреда. В документах, которые попали на Запад, поражает, что судебный диагноз психического заболевания основывается главным образом на подобных "идеях реформаторства". Но с каким бы упорством и аффектом подобные идеи ни высказывались, они никоим образом не могут свидетельствовать о наличии душевного заболевания. 

 

Далее фон Байер утверждает, что установление произвольной связи между "идеями реформаторства" и "снижением критики, ответственности и самообладания" считалось бы недопустимым в немецкой школе психиатрии, так и в других известных ему школах. Поэтому фон Байер вынужден "заподозрить, что оценки эти обусловлено не научным и не клиническим анализом, а соображениями политической целесообразности". 

​

СУД НАД ГРИГОРЕНКО 

 

Процесс по делу Григоренко состоялся в феврале 1970 года в Ташкенте. Поскольку Григоренко объявили "слишком больным, чтобы вести свою защиту", на заседание суда он допущен не был. Суд принял рекомендацию Института им. Сербского и оставил без внимания заключение ташкентской комиссии. В результате Григоренко был признан невменяемым при совершении инкриминируемых ему преступных действий и направлен в специальную психиатрическую больницу в Черняховске. Адвокат С.В.Каллистратова ходатайствовала перед судом о назначении нового тщательного обследования здоровья ее клиента. Имеются, -- логично указала она, -- "два диаметрально противоположных заключения судебно-психиатрической экспертизы по вопросу о психическом состоянии Григоренко".  В соответствии с УПК  Узбекской ССР оба заключения подлежат оценке судом, и одно из них не имеет заранее установленной силы. Только третье мнение, аргументировала защита, могло бы склонить суд к тому или иному решению. Затем Каллистратовна по пунктам перечислила недостатки заключения комиссии Института им. Сербского: 1) отсутствие точного диагноза психического заболевания Григоренко; 2) ряд "неточностей, искажений и произвольных оценок"; 3) вывод о психическом заболевании не подкрепляется клиническими доказательствами. Каллистратова в своей речи ссылалась на научные работы авторитетных советских психиатров, в том числе членов комиссии, обследовавшей Григоренко в Институте им. Сербского, -- Г.В.Морозова и Д.Р.Лунца. Опираясь на опубликованные труды последнего, она доказывала несостоятельность заключения комиссии Института им. Сербского. Каллистратова настаивала на том, чтобы суд запросил и присовокупил к делу медицинские справки с конкретной информацией о психическом здоровье Григоренко. И, наконец, она ходатайствовала перед судом, в соответствии со статьей 144 УПК Узбекской Республики, о включении в состав третьей психиатрической комиссии экспертов, названных подзащитным. 

 

Суд не отреагировал ни на одно из ходатайств Каллистратовой. Судьба Григоренко предопределилась заключением Института имени Сербского. В апреле была отклонена апелляция Каллистратовой в Верховный Суд Узбекской Республики, который одобрил решение низшей инстанции. 26 мая 1970 года Григоренко прибыл в Черняховскую больницу.

 

Примерно в это время академик Андрей Сахаров и трое его коллег подали жалобу о деле Григоренко Генеральному прокурору СССР. По закону прокурор обладает полномочием вмешаться в юридическую процедуру для исправления вкравшихся в нее ошибок; любой гражданин вправе обраиться к нему с подобной просьбой. Среди множества нарушений, на которые указывала группа Сахарова, были названы "отсутствие обоснованного судом решения вопроса о вменяемости Григоренко и отклонение ходатайств защиты о назначении третьей экспертизы для разрешения противоречия между первой и второй".

 

Очевидно, этой жалобе не было уделено внимания, ибо Григоренко по прежнему оставался в Черняховске и никакие дополнительные юридические процедуры в ход пущены не были. 

​

ГРИГОРЕНКО В БОЛЬНИЦЕ 

 

Четырехлетнее пребывание Григоренко в психиатрических больницах (три с половиной года в Черняховске и последние шесть месяцев в психбольнице общего типа на Столбовой, неподалеку от Москвы) было, вероятно, мучительнее, чем такой же длительности заключение в лагере. Суд определил госпитализировать Григоренко с целью лечения, однако то, как к нему относились, мало чем напоминало общепринятую заботу о психически больных. 

 

Режим в Черняховске значительно ближе к тюремному, нежели к больничному. Как и другие "пациенты", Григоренко был лишен элементарных человеческих прав. Персонал больницы запрещал ему работать, ручку и бумагу выдавали, только если Григоренко писал письма, которые сразу же подвергались жестокой цензуре. Ему чинили препятствия в свиданиях с родными, часто за "ослушание" наказывали одиночеством. 

 

Каждые шесть месяцев "больного" обследовала комиссия, и каждый раз обследование завершалось выводом о необходимости продлить срок принудительного лечения. Наконец, в январе 1973 года, по истечении почти трех лет, комиссия в составе консультанта Института им. Сербского, главного психиатра Черняховской больницы и лечащего врача рекомендовала перевод Григоренко в психиатрическую больницу общего типа. Однако Черняховский городской суд не принял рекомендации комиссии на том основании, что "после первой выписки в 1965 году Григоренко занялся прежней деятельностью".

 

Юридически суд был вправе вынести такое определение, каким бы сомнительным оно ни было по существу, так как, будучи главной инстанцией в вопросе госпитализации инакомыслящего, уголовный суд формально обладает полномочием распоряжаться судьбой своего "подопечного" и в дальнейшем. Но уж никакими формальными предписаниями не было предусмотрено проведение судебного заседания в отсутствие законного представителя Григоренко -- его жены, которую не потрудились даже известить о суде. О решении жена Григоренко узнала лишь через три месяца, когда все законные сроки для апелляции давно уже истекли. 

 

Тем не менее она апеллировала в Калининградский областной суд, перечислив нарушения, допущенные низшей инстанцией. "Такое определение суда, -- заявила она, -- извращает смысл принудительных мер медицинского характера и превращает принудительное лечение в противозаконное бессрочное лишение свободы".

 

Калининградский суд отменил решение Черняховского городского суда и отослал дело на пересмотр. В июле 1973 года горсуд решил перевести Григоренко в больницу общего типа поблизости от места жительства. Прокурор оспорил это решение, заявив, что суд в превышение своих полномочий определил не только тип больницы, но и место, где Григоренко предстояло продолжать свое лечение, а это по закону входит в компетенцию административных органов. В случае Григоренко избрание конкретной больницы возлагаллось на Министерство здравоохранения. Суд тогда повторно вынес это решение, но уже без определения местности.

 

Страшно подумать, что Григоренко, несмотря на рекомендацию комиссии, согласно которой он более не нуждался в лечении в спецбольнице, мог бы томиться в Черняховске и по сей день. Избежать такой участи ему во многом помогла поддержка жены и сына, а также участников движения за права человека, разбирающихся во всех тонкостях советских законов. 

​

"ОБРАБОТКА" ЗАРУБЕЖНЫХ ПОСЕТИТЕЛЕЙ 

 

Окончательное решение суда, принятое 31 августа, дало возможность чиновникам от медицины не переводить ь Григоренко в больницу по месту его жительства, где он мог бы встречаться с различными посетителями, в том числе и с иностранными корреспондентами. Вместо этого Григоренко был помещен в больницу в 60 километрах от Москвы (как известно, иностранцы без специального разрешения не имеют права удаляться от столицы более чем на 40 км). И все-таки сам факт перевода Григоренко в больницу общего типа свидетельствует о том, что давление оказало свое воздействие. 1 сентября английская газета "Таймс" опубликовала письмо к психиатрам, направляющимся на конференцию Всемирной психиатрической ассоциации, которая должна была состояться в октябре 1973 года в СССР, с призывом добиваться возможности посетить Григоренко в Черняховске. С подобным же обращением на пресс-конференции 8 сентября выступил академик Сахаров. Власти тут же сумели оценить обстановку и поторопились с переводом Григоренко на Столбовую, поскольку демонстрировать иностранцам условия содержания в специальной психиатрической больнице никак не входило в их расчеты, ответить же отказом было бы неудобно. 

 

19 сентября 1973 года Григоренко был переведен в психиатрическую больницу Nо. 5 на станции Столбовая. В тот же день в больнице был объявлен "карантин", но загадочным образом он охватил лишь то отделение, где находился Григоренко. Ни принимать посетителей, ни получать передачи Григоренко, разумеется, не мог.

 

Вдобавок ко всему Григоренко стал объектом сложнейших государственных манипуляций. Как только Генеральный секретарь Всемирной психиатрической ассоциации доктор Денис Ли прибыл до начала конференции в СССР для ее организации, его тотчас же (5 октября 1973 года) пригласили к заместителю министра здравоохранения доктору Венедиктову, и тот, среди прочего, объявил о своей готовности разрешить западным психиатрам посетить Григоренко. Сам Ли об этом не просил, но кампания против злоупотреблений психиатрией в СССР достигла на Западе такой силы, что советским властям представлялось необходимым лишить протестующих почвы для новых выступлений. 

 

Все действия властей были детально продуманы. Сделанное до прибытия делегатов на конференцию предложение посетить одного диссидента в условиях, специально подготовленных для очковтирательства, предупреждало возможные просьбы о посещении других диссидентов, находящихся в строго засекреченных спецбольницах. 

 

Тактика оказалась правильной, и выбор на Григоренко пал не случайно -- его дело получило широкую огласку на Западе. Бывшего генерала поместили в больницу общего типа, расположенную за пределами сорокакилометровой зоны. Теперь он мог предстать перед психиатрами и журналистами в намеченный день и в намеченной больнице как "вылеченный по существу, в результате четырехлетнего тщательного лечения" и "предназначенный к скорой выписке". 

 

Уловка была особенно хитроумна. В последнюю минуту, да так, что трудно было придраться, она лишала иностранных психиатров -- тех, кто был истинно озабочен ситуацией, возможности обследовать инакомыслящего в состоянии, которое, по заверению властей, требовало принудительного лечения. 

 

15 октября, по окончании конференции, доктора Ли и доктора Карло Перриса из Швеции повезли на Столбовую. Ho тут план властей начал развиваться в непредвиденном направлении: Григоренко согласился отвечать на вопросы иностранных посетителей, но только в присутствии жены и переводчика, которому он мог бы доверять. Ни Ли, ни Перрис не сочли нужным настаивать на выполнении требования Григоренко. Власти вздохнули свободней. Конечно, отказавшись от своей затеи из-за прозорливости Григоренко, они жертвовали престижем, но ведь в случае появления жены Григоренко с добросовестным переводчиком престиж советской психиатрии мог бы пострадать намного сильнее. Создалась бы ситуация, не поддающаяся контролю властей, Ли и Перрис узнали бы лишнее. К тому же содержание беседы попало бы в прессу не только в изложении больничных врачей и допущенных Ли и Перриса, но и в пересказе жены Григоренко и выбранного ею переводчика. 

 

Пренебрежение Ли и Перриса предоставленной им возможностью открыть серьезную дискуссию вызвало разочарование в семье Григоренко. Сын Петра Григоренко Андрей в последствии писал: 

 

Toт факт, что западные психиатры, посетившие отца в больнице, не предприняли шагов для того, чтобы добиться независимого переводчика, и проявили готовность вести беседу через официального советского переводчика, может объясняться лишь поразительным отсутствием понимания ситуаций.

 

Ли и Перрис спросили все же Григоренко о его самочувствии. "По сравнению с Черняховском здесь лучше", -- ответил им Григоренко. Как с горечью отметили его жена и сын, слова эти, произнесенные человеком, столь измученным в то время, что он не мог даже писать, были грубо искажены и в исковерканном виде на все лады повторялись различными средствами информации. Как ни странно, наиболее точный отчет исходил от доктора Георгия Морозова, который заявил, что ответ Григоренко звучал: "В последнее время я чувствую себя лучше".  Ли сообщил прессе, будто Григоренко сказал, что теперь с ним обращаются "очень хорошo".  A по широко распространенной версии одной советской медицинской корреспондентки, Ли сообщил ей, что "генерал Григоренко сказал ему, что он доволен и уходом, и лечением, которое имело благоприятное воздействие на его здоровье". 

​

Вопрос об окончательном освобождении Григоренко тоже был окружен тайной. Как сообщил корреспондентам Перрис, директор больницы заверил его в том, что комиссия собирается рекомендовать Григоренко к выписке через месяц. Три дня спустя Ли дал интервью с целью опровергнуть сообщение Перриса: "Этого не может быть… -- сказал Ли. -- Ни один из советских врачей не высказывал предположения, что диссидента выпустят так скоро". Каким образом Ли мог знать содержание разговора директора больницы с Перрисом лучше, чем Перрис, так и осталось загадкой. 

 

Еще большей тайной был окутан вопрос о душевном состоянии генерала. Перрис заявил корреспонденту одного из крупнейших в Западной Германии еженедельников -- "Дер Штерн": 

 

K сожалению, он не захотел с нами разговаривать, а не имея  возможности провести обследование и не побеседовав с ним, мы не можем судить, справедливо его содержание в больнице или нет.

 

Такой же позиции придерживался и Ли. Однако через три недели в заявлении ТАСС говорилось: 

 

Шведский профессор Карло Перрис свидетельствует, что бывший генерал Григоренко "действительно болен"... "Я считаю, что мои русские коллеги вынесли Григоренко правильный диагноз…".

 

Заявление было напечатано в стокгольмской вечерней газете "Экспрессен". Все попытки шведских членов Международной Амнистии добиться у Перриса объяснения такого внезапного изменения прежних убеждений остались безуспешными.

 

Несмотря на то, что все эти загадки были скорее на руку советским властям, чем критикам их политики по отношению к инакомыслящим, и хотя ни Ли, ни Перрис не произнесли ни единого слова, которое могло быть использовано для осуждения советской психиатрии, — главный козырь пропаганды был бит благодаря дальновидности Григоренко. Тогда власти решили испробовать другой вариант и устроили посещение больницы специально подобранным западным журналистом.

 

Для этой цели был приглашен корреспондент "Штерн" Клаус Лемпке. 17 октября 1973 года Лемпке вместе с фотографом отправился на Столбовую, а две недели спустя газете появилась иллюстрированная статья объемом в восемь страниц. Потом она была перепечатана прессой других западных стран. Лемпке писал о двух своих предварительных беседах с доктором Морозовым в Институте им. Сербского, о разговоре с врачами Столбовой и, наконец, об интервью с Перрисом. 

 

Самого Григоренко больничная администрация разрешила фотографировать -- интервьюировать его было запрещено. 

 

В свете этих обстоятельств предвзятый характер статьи в "Штерн" становится более или менее объяснимым. Непонятно одно: почему Лемпке не удосужился выслушать другую сторону -- родных и друзей Григоренко. 

 

Содержание бесед в Институте имени Сербского было, по-видимому, тщательно обдумано заранее. В своем пространном изложении методов советской судебной психиатрии Морозов высказал множество полуправд и несколько ложных утверждений (возможно, принявших такой вид из-за неправильпого перевода), например: "Больному предоставлено право исключить того или иного врача из состава психиатрической комиссии". В ходе интервью Морозов вручил Лемпке экземпляр истории болезни Григоренко, пожелтевшие листы которой произвели на немецкого журналиста впечатление  подлинности. 

 

Между тем этот цитируемый в статье документ, несомненно, является фальсифицированной сводкой официальных психиатрических отчетов и других справок. Несомненна и небрежность, с какой компилировалась эта фальшивка. Так, после слов о том, что в 1969 году Григоренко был вторично арестован и снова признан невменяемым, на "пожелтевших листах" значится: "Госпитализация в Казанской спецбольвице". Как известно, ни в одной из казанских лечебниц Григоренко не был. В цитируемой Лемпке сводке заключена и более изощренная ложь, на этот раз касающаяся деятельности Григоренко в период, предшествующий его аресту в 1969 году: "Больной вновь прибегает к обращениям и листовкам: он-де единственный человек, способный реформировать государство". Ничего подобного Григоренко никогда не писал. Даже комиссия Института им. Сербского, обследовавшая Григоренко в 1969 году, при всей своей предвзятости этого не утверждала.